Омар Хайям
Шрифт:
— Открой шире рот. Я сейчас тебе дам лекарство. При его помощи ты избавишься от болезни. Но проглоти сразу.
Он вытащил из чаши желчный пузырь кобры, поднес его ко рту и кивнул табибу, который держал сосуд с родниковой водой. Как только больной сделал глотательное движение, ему дали запить.
То же самое было сделано и с другими больными. Хайям приказал их потеплее укрыть.
Когда варево было приготовлено, Омар распорядился, чтобы все паломники получили по пиале лечебного супа, как он его назвал. По нескольку пиал густого, со змеиным мясом, супа должен был съесть и каждый больной. Наконец он приказал объявить, чтобы те, кто
Никто не умер. Караван был спасен от эпидемии.
Когда через несколько дней один из табибов стал интересоваться, как же все это произошло, Хайям, чуть помолчав, загадочно ответил: «Лечите человека, а не избавляйте его от болезней. Лечите не тело, а душу с телом. Болезнь — это свидетельство слабости и тела, и души. Дайте силу человеку, и он излечится. Лучший лекарь для человека — он сам».
…По ночам в пустыне холодно. Паломники разбились на группы и уселись вокруг костров. Звезды жирно блестели в ночном свежем весеннем небе. Пустыня была спокойна и умиротворена.
Омар Хайям сидел и, казалось, внимательно вглядывался в темноту ночи. Рядом на коленях тихо молился Абу Хусайн, ковроткач из Нишапура. Когда-то он быстро разбогател, потом так же неожиданно для себя обеднел. Умерли от странной болезни его жена и единственная дочь. Все, что у него еще оставалось, он распродал, чтобы найти средства для хаджа. Хусайн часто говорил, что паломничество в священный город поможет избавиться от неведомых грехов и вернет ему милость всевышнего. Правда, иногда он себя вел так, словно немного помутился его рассудок.
Абу чуть тронул Хайяма за руку:
— Учитель, принести ли тебе чашку чая?
Омар покачал головой. «Лучше бы вина», — подумал он про себя.
Когда Хусайн, задыхаясь, допил пиалу жидкого, но горячего чая, Хайям, не оглядываясь на него, спросил:
— Хочешь, я расскажу тебе притчу?
Абу Хусайн поджал под себя ноги, чуть приоткрыл рот и приготовился слушать.
— Когда это произошло, никто не знает. Но, наверно, очень давно. Там, на востоке, текла огромная река. Впитав воды сотен рек и ручьев, несла она обильные свой воды в великий океан. Недалеко от устья возвышался на реке остров. И вот однажды на этом острове появились муравьи. Казалось, обычные темно-красные муравьи, которых мы и не замечаем у себя под ногами.
Но это были все же необычные представители муравьиного народа. Они умели мыслить и поступать в соответствии с требованиями разума. Шло время, а ведь для муравья наш месяц — целая жизнь: поколения разумных муравьев сменяли новые поколения. Они создали свою культуру, науку, у них появились религии, города, государства, занялись торговлей, ремеслом, стали выращивать пшеницу и ячмень, разводили разнообразный скот. Воевали и мирились, потом опять воевали. Они исследовали весь остров — а ведь он для них был необъятной громадой, поднялись на самые вершины тех деревьев, которые там росли, опускались глубоко в землю. И никого равного себе не нашли. И мыслящие муравьи поняли, что весь мир — это их остров, окруженный со всех сторон водой. И переполнились они гордостью и важностью, и эта гордость и самомнение через образование, культуру постоянно переходили от поколения в поколение и незаметно стали важнейшей частью их видения мира и их разума. Они были уверены, что не случайно появились на этой земле и будущее принадлежит им.
Но в сто лет
Хайям замолчал. Абу Хусайн помедлил и сказал:
— На все воля Аллаха. А разве у муравьев бывает разум, подобный разуму людей? Нет для меня здесь ясности…
Омар Хайям неопределенно кивнул в знак согласия, а затем бросил:
— Видишь ли, Абу, очень часто тогда, когда все ясно, это означает на самом деле, что все это просто глупо.
Не нужно, друг мой, хмурого лица. Свершишь ли в гневе путь свой до конца? Нам неподвластны вовсе наши судьбы. Спокойным быть — дорога мудреца.…После возвращения из Мекки Хайям поселяется в городе, где он родился. Нишапур, как и весь Хорасан, находился под властью Санджара ибн Малик-шаха. Судя по скудным сведениям исторических хроник, в Нишапуре Омар Хайям посвятил себя педагогической деятельности: преподавал в медресе, давал уроки у себя дома.
Местный раис сначала с опаской приглядывался к Хайяму. Наверно, с таким же внешним подобострастием, под которым скрывались неприязнь и ненависть, встретила его вся нишапурская знать. Но шло время. Живущий замкнуто и уединенно, Хайям стал вызывать различные толки вокруг своего имени.
Сначала его стали порицать за холостую жизнь, замкнутость и одиночество:
— Человек без семьи и детей что царь беззаботный.
Потом поняли, что долгая жизнь при дворе султана не принесла ему особых доходов:
— У него нет даже вздоха, чтобы обменять на стон. Несчастный философ: в семи небесах одной звезды не имеет.
И всем стало вдруг ясно, что Хайям в опале:
— Солнце-то нашего мудреца того… пожелтело.
Необычное, непонятное и необъяснимое явление, каким предстал перед высокородными нишапурцами Хайям, вызывало раздражение. Поэт и философ и здесь стал мишенью для насмешек, издевательств, необузданной клеветы со стороны врагов и завистников. Какой-то блаженный говорил про него: за долгие годы службы в таком месте не накопил и лишнего динара, чтобы беззаботно встретить старость. Уж они-то своего бы не упустили. Брызгая слюной, визжали тупоголовые ревнители веры и шарлатаны, называвшие себя учеными. В чем только не упрекали Хайяма! В вероотступничестве, вольнодумстве, в ереси.
Вероятно, именно к этому периоду жизни относится эпизод, описанный историком XIII века Закарией Казвини в книге «Асар аль-Билад»: «Рассказывают также, что один из законоведов приходил ежедневно к Омару перед восходом солнца и под его руководством изучал философию, на людях же отзывался о нем дурно. Тогда Омар созвал к себе в дом всех барабанщиков и трубачей, и когда законовед пришел по обыкновению на урок, Омар приказал им бить в барабаны и дуть в трубы, и собрался к нему со всех сторон народ; Омар сказал: „Внимание, о жители Нишапура! Вот вам ваш ученый: он ежедневно в это время приходит ко мне и постигает у меня науку, а среди вас говорит обо мне так, как вы знаете. Если я действительно таков, как он говорит, то зачем он заимствует у меня знание; если же нет, то зачем поносит своего учителя?“