Омут
Шрифт:
– Я вам мешаю, должно быть. Вам спать хочется. Я пойду поищу места в другом купе.
– Нет, я не буду спать. У меня в Ромодане пересадка, – ответила незнакомка приятным мягким голосом.
И Алеша, услышав этот голос, решил тотчас же, что его спутница миловидна, а может быть, и прекрасна, хотя в полумраке он все еще не мог разглядеть ее лица.
– И мне в Ромодане. Семь часов придется там сидеть.
Незнакомка без причины засмеялась.
– Там и спать невозможно. Скамейки жесткие, да и те всегда
– Вам, значит, так часто приходится ездить?
– Да не очень, однако приходилось.
Теперь незнакомка открыла свое лицо.
Она была миловидна. У нее были влажные, как у Алеши, глаза, нескромный улыбающийся рот и золотистая, нежная гибкая шея, от которой, как показалось Алеше, распространился запах, сладкий и пряный.
– У меня в Екатеринославе отец, – сказала незнакомка неожиданно. – Я к нему еду. И мачеха моя там. Вы что? Не верите?
Этот странный вопрос, прозвучавший некстати, смутил Алешу: как будто бы незнакомка сама намекала этим вопросом на какую-то возможность неправды и обмана с ее стороны.
– Как я могу не верить? Зачем не верить? – пробормотал Алеша, чувствуя, что этот вопрос ее сразу устанавливает между ними какие-то особые отношения.
– Мужчины никогда не верят, когда им правду скажешь. А когда солжешь, тогда верят, – проговорила незнакомка, несколько растягивая слова и жеманясь.
Алеша ничего не ответил, чувствуя, что то женское, неопределенное и, однако, острое, таинственное и все-таки давно знакомое, чего он боялся и к чему непрестанно влекло его, возникло сейчас рядом, как странная власть, как чародейная сила.
«Кто эта женщина? – подумал Алеша, недоумевая. – Мещаночка какая-нибудь. Неужели проститутка?»
И ему стало почему-то страшно и стыдно.
– До Ромодана два часа ехать, – пробормотал Алеша.
Незнакомка встала, уронив шарф, и приотворила дверь.
– Все спят, – сказала она. – Прилечь разве… Если вы спать не будете, разбудите меня в Ромодане. Пожалуйста.
– Хорошо. Мне спать не хочется, – согласился Алеша.
Она сняла пальто и, свернув его, положила под голову. Алеша заметил, что край платья у нее завернулся и почти до колена открылся черный чулок. Она лежала не шевелясь, и молча поблескивала глазами.
Алеша смотрел на свою спутницу как завороженный, и ему казалось, что она чуть-чуть улыбается. И эта неясная улыбка, которую Алеша худо видел, но которую угадывал, однако, волновала его и у него было такое чувство, как будто ему щекотали острием ножа грудь, где сердце.
И вдруг Алеша нахмурился и отвернулся: он вспомнил о брате и ему стало стыдно, что он способен в такую минуту думать совсем об ином и, может быть, нечистом и низком.
Незнакомка недолго так тихо лежала.
– Нет, боюсь заснуть. Вы тоже задремлете. Проспим мы с вами Ромодан, – сказала она, усмехаясь, и встала.
– Проводнику
«Какая она стройная и трепетная», – подумал Алеша, любуясь девушкою, которая достала из сака зеркальце и, подойдя к фонарю, поправляла волосы.
– У вас в Екатеринославе тоже родные? – спросила она, чуть повернув голову и кося глазами на Алешу через плечо.
– Да.
– А я у тети в Киеве гостила. Только как в гостях ни хорошо, а дома все-таки лучше. Поживу дома. А вы, должно быть, удивляетесь, что я одна ночью еду. Вы, может быть, думаете, что я из таких. Говорят, что здесь на железной дороге такие девушки разъезжают.
– Что вы такое говорите! Я вовсе не думал ничего.
– А иные думают. Когда я вон там шла, меня из соседнего купе офицер к себе поманил. Только он ошибается очень. Я не корыстная. Вы мне не верите, молодой человек?
Алеша молчал.
– Можно рядом с вами сесть? – продолжала незнакомка, усаживаясь рядом с Алешей совсем близко.
– Пожалуйста.
– Я, конечно, невинную девочку из себя не строю, но только, извините, пожалуйста: у меня есть отец, ювелирным делом занимается. И мачеха есть. Мамочка моя умерла три года назад, великим постом.
– Я не знаю, зачем вы мне все это рассказываете.
– Затем, что вы на меня подозрительно смотрите, а я не хочу, чтобы вы на меня так смотрели, потому что вы мне нравитесь.
– Какая вы странная.
– Ничего не странная. Самая обыкновенная девушка, – засмеялась незнакомка. – А зовут меня Катюшей.
Она придвинулась к Алеше совсем близко и положила свою маленькую, горячую руку на его руку, большую и сильную, сжатую крепко в кулак.
– Если вы думаете, Катюша, что я интересуюсь женщинами, то вы ошибаетесь, – совсем смутился Алеша.
Но Катюша не слушала его. Она вытянула ноги и подобрала юбку.
– Какие у меня ножки стройные. Правда? Нет, я не корыстная, хотя и люблю…
– Что?
– Целоваться люблю.
Алеша высвободил свою руку из-под руки своей спутницы.
Но она как будто не заметила его жеста и, не смущаясь, спросила:
– А вас как зовут?
– Алексеем Владимировичем.
– А! Алешенька!
Поезд пошел быстрее, торопливо застучали колеса, и стало покачивать.
– От фонаря глазам больно, – сказала Катюша и быстро вскочила на диван, опершись на плечо Алеши. – Я фонарь задерну. Вот так.
От синего полумрака, от мерного покачивания вагона и близости этой нескромной мещаночки у Алеши слегка кружилась голова и приятно замирало сердце.
Катюша забралась с ногами на диван и болтала, как сорока, как будто бы они давно уже знакомы и предстоит им впереди немалый путь.
Поезд замедлил ход. Вагон дрогнул. Звякнули буфера. Блеснули огни станции.