Омут
Шрифт:
– Маш, что происходит? – спросил я и приготовился услышать в ответ то, о чем подозревал, но в чем не осмеливался признаться самому себе. Однако, вместо прямого ответа, она вскинула брови и даже оглянулась по сторонам. По всему было видно, что мой вопрос либо вызвал у нее удивление, либо она очень талантливо играла, стараясь уйти от ответа.
– А что происходит? Ты о чем-то конкретном говоришь?
– Ну, это я хотел бы от тебя узнать. Есть ли вообще какое-то конкретное объяснение тому, что между нами происходит? Объяснение твоему поведению?
– Послушай, Николай, ты меня настораживаешь.
– Загадки? Да какие тут загадки, Маш? Для меня сейчас единственная загадка – это снежная королева, сидящая на соседней койке! – я переставал контролировать свое негодование и говорил все громче, – Я тебя не узнаю! Ты ведешь себя так, будто мы с тобой не муж и жена, а черт знает кто вообще!
– Будь добр, муж, - последнее слово она намеренно выделила надменной интонацией, - Выдерживай такт. Я не намерена выяснять с тобой отношения в таком тоне. И коль уж ты заговорил о странном поведении, то потрудись объяснить свою недавнюю выходку, когда ты явился домой в каких-то лохмотьях и насмерть перепугал ребенка.
Я осекся. Неужели причина в этом?
– У меня был трудный день, - не зная как еще объяснить ей свое поведение, пробубнил я, - Очень трудный. Просто поверь…
Она нахмурилась:
– То есть, ты хочешь сказать, что у тебя был трудный день и это дает тебе право приходить домой и вываливать свои проблемы на меня и на ребенка. Так?
– Вываливать свои проблемы? Да я соскучился по вам, дура! Я чуть не издох в тот день! И если бы не это… - я вовремя осекся и сжал зубы от гнева.
– Значит так, супруг, хочу, чтобы ты понял раз и навсегда. Ни я, ни Юлия – мы не твоя собственность. Ты не имеешь права использовать нас ни в качестве твоих личных психологов, ни в качестве твоих спасателей или еще кого-то там. И мы не какие-нибудь вещи, чтобы по нам скучать. Мы – твоя семья. И у каждого – свои обязанности и мера ответственности. Моя функция – родить ребенка и воспитывать. Твоя – обеспечивать семью и принимать участие в воспитании дочери. Это наши с тобой обязанности. Больше никаких обязательств, друг перед другом, у нас нет и быть не может. Даже секс вторичен! Если ты до сих пор это не уяснил, я сегодня же обращусь к юристу, и он подготовит брачный контракт. Расходы беру на себя. Ты ведь у нас теперь безработный, не так ли?
Я с отвисшей челюстью слушал ее монолог. Эта чудовищная, циничная тирада каждым сказанным словом, словно тяжелым молотом, ударяла снова и снова, не давая возможности прийти в себя. И самым чудовищным в ее словах было то, что все сказанное было логичным и правильным. За исключением единственного обстоятельства. Одного, но самого важного обстоятельства. Она не брала в расчет любовь…
– Звонил Самойленко, сказал, что ты написал заявление и никому ничего не объяснив, ушел. Мне ты ничего не хочешь объяснить?
– Нет, - только и ответил я ей.
– А мог бы и потрудиться… - она вцепилась в меня холодным взглядом, - И как ты намерен зарабатывать деньги? Меня не устраивает перспектива обеспечивать нас самостоятельно. А судя по твоим заскокам, теперь еще и на психолога придется тратиться. Или даже на психиатра.
Все это время она
Только сейчас я начал подозревать, что ничего, на самом деле, у меня не получилось. Я так и не смог вернуть то, что утратил однажды.
Женщина в электричке, продавец в киоске, таксист, люди, шагающие мимо умирающего человека, и не стремящиеся ему помочь… Даже Филька не обрадовался моему приходу! Я попал в пустой мир. В нем люди даже не здороваются друг с другом, потому что никто никому не желает здравствия. Я не понимал, что именно здесь было не так. Отсутствие любви? Сострадания? Или, может быть, отсутствие души?
– Где Юля?
– В саду. Где ей еще быть? Ты от вопроса не уходи. Где работать намерен?
– Она такая же?
– Какая такая? – раздраженно рявкнула Маша.
– Уходи, - я уставился в потолок, не желая больше ни говорить с ней, ни видеть ее.
– Нет уж, ты мне ответь…
– Пошла вон! – сквозь зубы процедил я, сжимая кулаки.
Она поднялась и немного постояла надо мной, будто размышляя над чем-то. Затем развернулась и, громко цокая высокими каблуками, пошла к двери. Уже в проеме обернулась и небрежно бросила:
– Пса я усыпила. Слишком дорого обходилось содержание. На одну зарплату не потянем.
Хлопнула дверь. Еще несколько мгновений я держал себя в руках, а дав волю чувствам, с диким ревом приложился кулаком по прикроватной тумбочке. На пол со звоном посыпались пузырьки с лекарствами.
Глава 4. Я вас любил…
В палате воцарилась тишина. Я глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, взять себя в руки и с удивлением отметил, что не испытываю того испепеляющего чувства очередной утраты, которое пережил в тот вечер, первого ноября две тысячи восьмого. Сейчас, лежа в больничной койке под капельницей с антибиотиками, я четко отдавал себе отчет в том, что не смог вернуть навсегда утраченных людей, но, в то же время, ощутил совсем уж неуместное чувство - чувство умиротворения. С первого дня пребывания в этом чужом мире я ощущал, что с ним что-то не так, но усердно старался закрывать на это глаза, не придавал большого значения. Куда как важнее было то, что жена и дочь снова со мной, снова живы. Но как бы я ни старался избавиться от этого назойливого ощущения, оно все равно зудело где-то в глубинах рассудка. А теперь все встало на свои места и стало легче…
Мои размышления прервала вошедшая в палату медсестра-практикантка. Довольно миловидная особа, которая несколько минут назад ставила мне капельницу. Она убрала осколки битых пузырьков, подала мне термометр, попросила измерить температуру и собиралась уйти, но я ее окликнул:
– Простите, вы не могли бы уделить мне несколько минут?
– Что-то случилось?
– Нет, все нормально. Просто я хотел бы задать вам один деликатный вопрос.
Она удивленно вскинула брови и с интересом посмотрела на меня.