Он – мой лёд
Шрифт:
Сунув в карман ключ, он поправил на плече сумку и подошёл ко мне.
– Ты опоздала, – всё тот же холодный, презрительный взгляд.
– Ты тоже, – заметила я.
Неожиданно он тронул язычок молнии на моей куртке. Потянул вниз, а потом резко дёрнул вверх, застёгивая до самого горла.
– Мне можно, тебе – нет, – жёстко выговорил он.
Я сглотнула. Собрав ворот моей куртки в кулак, он несколько секунд смотрел мне в лицо, а потом резко разжал пальцы и, не сказав больше ни слова, пошёл ко входу, оставив меня стоять посреди
Глядя на новенький спортивный комплекс, я понимала – не хочу. Вот только права не идти у меня не было. Впереди чемпионат России. Как же я могу подвести собственную мать?
Я уныло хмыкнула, самой от себя было тошно. Самовнушение уже не работало. Плевать мне и на мать, и уж тем более на собственного партнера. Тимур Богданов. Будь ты проклят!
– Какие люди! – стоило войти на каток, я услышала презрительный голосок Каримовой.
Господи, ну тебе-то что от меня нужно?!
Я закатила глаза, а после повернулась к Наташе. Красивая, эффектная блондинка. Идеальная, мать её! До зубного скрежета идеальная. И катается хорошо ко всему прочему.
Она подъехала к бортику и ухмыльнулась мне в лицо.
– Журавлёва, то, что твоя мать – наш тренер, не дает тебе права приходить, когда вздумается.
– Слушай, отвали, а?
Я смерила Наташу угрюмым взглядом и пошла дальше. Встреча с Тимуром окончательно выбила меня из колеи, и вместо того, чтобы сразу пойти на тренировку, я несколько минут простояла, пытаясь собраться. Вот только ничего не выходило.
– Там твой партнер рвёт и мечет! – довольно бросила мне вдогонку Каримова и поехала в центр катка.
– Да пусть что хочет, то и делает! – прошипела я и ушла в раздевалку.
Примерно так начинался каждый мой день. В группе меня не любили за то, что мне не посчастливилось быть дочерью нашего главного наставника – великой Веры Александровны Журавлёвой, топового российского тренера, олимпийской чемпионки, которая сама вырастила не одного чемпиона.
И ладно ребята, Бог с ними. Я ни с кем тут не общалась особо, потому что спорт не терпит дружбы – это мне мать с самого детства внушила. Меня напрягало лишь то, что сильнее всех вместе взятых меня ненавидела собственная мать. У прекрасного белого лебедя родился гадкий утёнок, которого она, как не пыталась, в себе подобную превратить не могла. Потому что утёнок, как она выражалась: «бесталантен, бесперспективен, да к тому же ленив».
– Журавлёва, быстро на лед! – зычный голос матери, донесшийся из-за двери, вывел меня из состояния прострации. Как будто почувствовала, что я о ней думаю.
Быстро зашнуровав коньки, я отправилась на каток.
Тимур стоял у противоположного борта и разминался. Обернувшись, смерил меня презрительным взглядом.
– Ты, Журавлёва, что о себе возомнила? Почему я должен тебя ждать? Тоже мне, звезда нашлась.
– Прости, – я понурила голову, скрывая глаза под густой челкой.
Не хватало еще, чтобы он увидел, как
Я же не плакса! Но с ним у меня не было шансов…
Тимур схватил меня за руку и грубо дернул за собой.
– Еще раз опоздаешь – пожалеешь, – сквозь зубы прошипел он. – И мне плевать, кто твоя мать.
Так и хотелось закричать: «Да она больше всех вас вместе взятых ненавидит меня!». Но вместо этого я, подавив всхлип, сосредоточилась на элементах. Только тихонько прошептала:
– Тим, отпусти, мне больно…
Почему он так относится ко мне? Почему так презирает? Что я такого сделала ему?
Я искренне не понимала, отчего с первой встречи его голубые глаза излучают такой холод, что мороз по коже.
Он всегда говорил, что я не дотягиваю до его уровня. Тогда почему он не бросит меня? Почему третий год мучает и меня, и себя?
Иногда, после очередного неудачного прыжка мне не хотелось подниматься, хотелось остаться лежать на льду. Чувствуя полное опустошение, хотелось закатить истерику и высказать и ему, и матери, что я о них думаю!
Но я молча поднималась и вновь шла на злосчастный прыжок.
Сегодня в тысячный раз мы оттачивали короткую программу. И снова я была не в форме.
Тройной тулуп – касание льда рукой. На вращении споткнулась и нутром почувствовала, как в Богданове закипает злость.
– Почему я должен работать за двоих? – процедил он, когда мы оказались нос к носу.
Я облизнула губы, не зная, что ответить. Ладонь Тимура лежала на моей талии, ледяной взгляд сковывал нутро страхом и холодом.
– Почему, чёрт тебя подери, я каждый раз должен работать за нас двоих?! – повторил он с ещё большим нажимом, вдавливая пальцы в мой бок.
Я подалась назад, но он не пустил – удержал меня за ткань толстовки.
– Я работаю не меньше твоего, – всё-таки ответила я, хоть и знала – лучше молчать.
Уголок его губ дёрнулся, и тут же линия рта снова стала твёрдой.
Стоило ему отпустить меня, я отъехала прочь. Знала, к чему всё это ведёт – гнев его грозил выплеснуться на выбросе.
Он всегда так делал – если у меня плохо получались элементы, с такой силой сжимал мою руку, что, сделав положенные три оборота в воздухе, я не успевала раскрыться и падала, а он проезжал мимо, не глядя в мою сторону. Выброс… я с ужасом ждала его…
Прыжок, поддержка, заход на выброс. А дальше… Тимур больно сжал меня. Как ни пыталась я приземлиться на лезвие, ничего не вышло.
Падение было болезненным, но хуже всего – удар головой об лёд.
Боль пронзила всё моё существо, отозвалась в ноющем плече, волной прокатилась по телу.
Будь он проклят! Будь все они прокляты! Перед глазами потемнело, завертелось, как будто разноцветные стёкла в калейдоскопе.
Не сдержавшись, я издала болезненный стон.
– Давай руку, – безэмоционально сказал Тимур, остановившись рядом.