Он приходит по пятницам

Слободской Николай

Вот к этому Василию Суреновичу и попал лейтенант со своими проблемами – как быстро выяснилось, попал как раз в тот кабинет, куда ему было нужно. О содержании их разговора известно со слов лейтенанта. Его собеседник был не в состоянии к этому что-либо добавить, но даже если бы до этого дошло, вряд ли бы он стал излагать суть дела по-иному. Интересовавшие милицию вопросы касались трех аспектов дела, относительно которых лейтенант пытался прояснить ситуацию. Сообщив вкратце и в несколько расплывчатых выражениях об инциденте, произошедшем в стенах института два дня назад, он попросил охарактеризовать вахтера Бильбасову с точки зрения того, насколько можно доверять ее словам и какова ее репутация в коллективе.

Оправдывая свою характеристику, Хачатрян

не стал хвататься за голову, услышав о трупе в институтском коридоре, и не засыпал лейтенанта кучей вопросов об этом загадочном происшествии – принял, так сказать, к сведению и от комментариев воздержался. И на поставленные вопросы высказывался спокойно, уверенно, не задумываясь и не выбирая, по-видимому, выражений. Хотя близко знаком с вахтером зам по АХЧ, естественно, не был, но высказался о ней, как о вполне надежном и заслуживающем доверия работнике: за все время ни одного прогула, никаких жалоб на нее, ни в каких склоках или конфликтах с комендантом, другими вахтерами не замечена – хотя, как вы понимаете, коллектив, главным образом, женский, и конфликты – пусть не каждый день – но бывают. Вообще, комендант считает ее одной из своих лучших подчиненных. Когда встает вопрос, кому из низового персонала дать премию или наградить почетной грамотой к празднику, Бильбасова почти всегда – одна из кандидатов. Собственно, поэтому я и знаю о ее существовании – так-то я больше с нарушителями трудовой дисциплины имею дело. Что же касается вашей из ряда вон выходящей истории, то здесь мне сказать что-либо трудно – хотя как-то не вяжутся такого рода выдумки с ее общей репутацией, никогда я не слышал о ее каком-то необычном или странном поведении и высказываниях. Впрочем, тут вам, наверное, лучше поговорить с комендантом – она, безусловно, лучше информирована.

Однако лейтенант от встречи с комендантом отказался и, кстати, попросил, чтобы об их встрече и о «происшествии» (что бы оно ни означало) знало как можно меньше людей – не стоит создавать почву для нежелательных слухов – так он выразился.

– Конечно. Понимаю… – заверил его собеседник, – но директору-то мне придется рассказать, иначе… неловко может получиться.

– Это безусловно. Я и сам сначала хотел с ним поговорить, – не стал возражать милиционер и перешел к другой интересующей его стороне дела.

Вопрос о том, не похищено ли что-либо в институте, не обнаружено ли следов взлома или проникновения в какие-то помещения, и – беря шире – какого рода ценности могут быть в этом здании, на что может рассчитывать преступник, предпринимающий попытку залезть в институт, Василий Суренович четко разделил на две части. Про взлом, кражу и тому подобное можно сразу сказать: ничего такого – по крайней мере, явного – не было. Уже прошло два с лишним часа, как все вышли на работу, и если бы что-то случилось, мне бы уже сообщили. А вот что касается ценностей… Он внимательно посмотрел на лейтенанта и еле заметно улыбнулся. Тут можно по-разному посмотреть. С одной стороны, в лабораториях немало реактивов, банка которых может стоить и тысячу рублей, тем более оборудование – тут уже счет может идти на десятки тысяч, а то и сотни, если на рубли пересчитать. То есть ценности здесь немалые. Есть чем поживиться. С другой же стороны, все это реальной товарной ценности практически не имеет – если не считать, что уксусную кислоту можно использовать для приготовления маринадов. Что бы тут ты не украл, продать ты его не сможешь, никто его у тебя за наличные не купит – никому оно, кроме таких же научных учреждений, не нужно. Если б наши реактивы и приборы принимали бы в комиссионку – тут он улыбнулся более явственно, – пожалуй, давно бы всё растащили.

Ответ, по-видимому, был признан исчерпывающим (похоже, он только подтвердил то, что спрашивающий и сам заранее знал) и лейтенант перешел к третьей части своего

интервью. По его тону чувствовалось, что, обсуждая эту тему, он старается быть максимально деликатным и что он побаивается иронического отношения этого серьезного руководителя (по рангу, наверное, никак не меньше полковника) к его, как он выразился, «шпиономании». Этим уже совсем не модным в семидесятые годы недугом лейтенант, по его словам, вовсе не страдал, но спросить-то всё же надо было.

Проблема была сформулирована несколько расплывчато, но Василий Суренович ухватил ее суть на лету и ответствовал, что вопрос, вообще-то говоря, не совсем по адресу. Научной стороны дела он в своей работе практически не касается, деталей проводимых в институте исследований, конечно, не знает и судить о потенциальной конкурентоспособности институтских разработок не берется, но что он был бы крайне удивлен – тут он уже откровенно улыбнулся, – если бы выяснилось, что происходящим в их институте интересуются разведки иностранных государств или какие-то мощные транснациональные корпорации.

Лейтенант, в душе вполне согласный с такой оценкой советской науки, поблагодарил собеседника за ценную для органов дознания информацию, оставил на всякий случай свой телефон – вдруг появятся какие-нибудь дополнительные факты – и на этом откланялся.

Можно сказать, что информации от этого визита он получил немного: всё, что он услышал, практически совпадало с его собственными впечатлениями и оценками. Однако, и такое подтверждение его заранее сложившегося мнения о ситуации тоже чего-нибудь стоило.

Впоследствии – хотя, конечно, не в тот же день – лейтенант получил ответы на свои запросы относительно гражданки Бильбасовой А.Л.: ни в психоневрологическом диспансере, ни в его специализированном наркологическом кабинете указанная гражданка на учете не состояла и за лечебной помощью в них не обращалась. Человек, отправленный в районную поликлинику и потребовавший в регистратуре медицинские карточки всех пенсионеров, которые проживали в том же многоквартирном доме, что и заинтересовавшая милицию вахтер, сообщил: карточка Бильбасовой очень тоненькая, за последние несколько лет в ней всего лишь несколько записей – последняя сделана полтора года назад участковым врачом при посещении пациентки на дому – диагноз: грипп. Обращений к невропатологу не отмечено, при осмотрах жалобы на психическое состояние не зарегистрированы.

По информации, полученной лейтенантом уже в недрах своего ведомства, с милицией, органами суда и прокуратуры Бильбасова никогда, по-видимому, не сталкивалась. С жалобами и заявлениями об обнаруженных ею преступлениях, о злоумышленниках, облучающих ее вредными для здоровья лучами, и прочими «телегами» – а в милицию и подобные конторы приходят целые вороха таких писем и заявлений – не обращалась. Во всяком случае, нигде они зафиксированы не были.

За эти дни не было обнаружено и подходящих (по имевшемуся описанию) трупов, то же можно было сказать и о заявленных пропавшими без вести (хотя здесь, конечно, выводы могли оказаться сомнительными). Не было ничего обращающего на себя внимания и в тех сообщениях, которые поступали от так называемых агентурных источников в криминальной среде. То есть сведения о том, что кого-то «пришили», возможно, и были, но с НИИКИЭМСом или другими обстоятельствами дела они никак не сочетались.

Как ни стеснялся лейтенант подозрений в «шпиономании», но, будучи служакой старательным и дотошным, он всё же – через своего начальника – не поленился выяснить у компетентных органов и находящегося в их ведении первого отдела НИИКИЭМСа, нет ли в этом институте каких-либо важных производственных секретов. Ответ на это они получили не скоро, но мы можем уже здесь сказать, что гласил он как раз то, что и предполагалось: исследования по секретной тематике в НИИКИЭМС не ведутся, и предполагать интерес зарубежных разведывательных служб к этому учреждению нет оснований.