Она будет счастлива
Шрифт:
Свѣтлицкій осмотрѣлся кругомъ, наклонился къ уху молодого человѣка и едва слышно произнесъ:
— Она будетъ ваша!.. Вы вѣдь также любите ее?..
Горинъ видѣлъ, что скрываться ему отъ этого человѣка напрасно. Онъ даже былъ тронутъ его участіемъ и дружески пожалъ ему руку…
— Да, я люблю ее! — произнесъ онъ сквозь зубы.
И вогъ одна минута рѣшила все. Свѣтлицкій сдѣлался его повѣреннымъ; онъ отдалъ себя въ его руки.
— Прекрасно! все покровительствуетъ вамъ. Мужъ съ утра до ночи внѣ дома, съ ночи до утра за картами… О, вы должны развернуть передъ
— Свѣтлицкій! вы забываетесь! — прервалъ его молодой человѣкъ съ жаромъ. — Она не принадлежитъ къ числу тѣхъ женщинъ, которыхъ встрѣчаете дюжииами повсюду: ее не ослѣпишь грудою брилліантовъ, ее не расплавишь огнемъ очей. Ея нервы не раздражены ароматическими испареніями, какъ у княгини С*, она не распустится, какъ княгиня, розовой водой отъ одного прикосновенія страсти… Нѣтъ! вы знаете, что Зинаида вооружена религіей, надѣлена высокими чувствованіями чистой души.
Свѣтлицкій наклонился, будто поправляя запонку рубашки: онъ улыбнулся.
— Гм! вы правы, — возразилъ онъ. Чистая душа, религія, все это такъ; но вѣдь съ такими женщинами надобно и дѣйствовать иначе… На одной половинѣ вѣсовь небо, на другой земля… О, вѣрьте мнѣ, земля тяжелѣе, земля всегда перетянетъ… Можетъ быть, лишній мѣсяцъ колебанія, боренія, а страсть всегда возьмегъ свое… Ну, да это дѣло рѣшеное. Гдѣ вы сегодня обѣдаете, Горинъ?..
— А который часъ?
— Уже половина пятаго.
— Поѣдемте къ Дюме.
— Меня, было, звалъ сегодня обѣдать баронъ М*.
— О, нѣтъ, нѣтъ! я не пущу васъ… Мы вмѣстѣ.
И вотъ Свѣтлицкій, почти всякій день, пировалъ такимъ образомъ на счетъ неопытности и дѣтскаго довѣрія ближнихъ.
И послѣ этого не справедливо ли пользовался онъ громкимъ титуломъ умнаго человѣка?
Слово "умнаго" на языкѣ свѣтскомъ имѣеть особенное значеніе. Да и впрочемъ много ли словъ, которыя принимаются на этомъ языкѣ въ прямомъ ихъ смыелѣ? Свѣтскій языкъ совершенно условный, и надобно быть посвящену въ таинства этихъ условій, чтобы совершенно понимать его.
Кто не позавидуетъ тѣмъ, для которыхъ закрыта книга свѣта, для которыхъ непонятны и чужды условія общества? Пріятно глядѣть на Божій міръ свѣтлыми очами юности, видѣть во веѣхъ высокій идеалъ человѣка, возстающій такъ гордо и привлекательно въ дѣвственномъ воображеніи юноши, обнимать людей отъ полноты сердца, носить въ груди святое желаніе принести себя въ жертву человѣчеству, не знать другой поэзіи кромѣ поэзіи Шиллера!
Почему же называютъ несчастіемъ рановременную кончину?… Если вы когда-нибудь нечаянно зайдете на кладбище, если, утомленные, уснете на могилѣ, и сонъ вашъ будегъ легокъ и безмятеженъ, какъ майское утро, и слухъ вашъ освятится гармоническимъ пѣніемъ ангеловъ въ воздушномъ пространствѣ: вѣрьте мнѣ, вы были на могилѣ семнадцатилѣтняго юноши!.
Но небо только удѣлъ избранныхъ, остальные должны страдать и переносить страданія. Опытъ развернетъ передъ ними картину, отъ которой, можетъ быть, сердце ихъ обольется кровью; опытъ сорветъ маски съ людей, которые окружаютъ ихъ, и, вмѣсто сладкаго радушія и увѣреній въ горячей привязанности, они увидятъ ледяной эгоизмъ и невыносимую бездушность, вмѣсто восторженнаго поцѣлуя
Надежды и очарованія юности зальются отравой познанія, увянугъ въ удушливомъ чаду общества. Юноша сдѣлается мужемъ.
Горинъ принадлежалъ къ числу тѣхъ счастливыхъ характеровъ, по которымъ впечатлѣнія могутъ долго скользить, не нарѣзывая морщины на челѣ. Къ тому же жизнь такъ соблазнительно улыбалась передъ нимъ, и онъ съ самозабвеніемъ кружился въ толпѣ, а невѣдомое грядущее зрѣло для него въ лонѣ таинственныхъ судебъ.
"Свѣтлицкій — человѣкъ чудесный!" думалъ онъ, стоя передъ зеркаломъ и поправляя булавку, которая зашпиливала длинные концы его галстука: "совѣты его дышатъ мудростью, каждое его слово извлекается изъ опыта. Такіе люди, какъ онъ, чрезвычайно полезны!"
— Эй, велите подавать коляску!
И онъ, вооруженный совѣтами Свѣтлицкаго, несся, по обыкновенію, къ И*, и, по обыкновенію, просиживалъ съ Зинаидой цѣлый вечеръ. Если его не было до восьми часовъ въ ея будуарѣ, она всегда, съ примѣтнымъ безпокойствомъ, начинала поглядывать на часовую стрѣлку и прислушиваться къ стуку экипажа на улицѣ. Она такъ привыкла къ нему, онъ былъ такъ необходимъ для нея, потому что ему одному она повѣряла съ младенческою довѣренностью свои мысли и замѣчанія. Онъ такъ хорошо понималъ ее. Она мечтала видѣть въ немъ — друга!
Иногда увлеченная пылкостью спора, съ сверкающими очами, съ разгорѣвшимися щечками, она — вдохновенная и преіфаеная — незамѣтно схватывала своей бѣлой, нѣжной ручкой его руку… По немъ пробѣгалъ трепетъ отъ этого прикосновенія.
Равнодушный къ обязанностямъ религіи, какъ большая часть молодыхъ людей въ этомъ вихрѣ общественныхъ отношеній, Горинъ, казалось, вдругъ измѣнился. Конечно, то не было раскаяніе, сознаніе прежнихъ заблужденій, желаніе искупить грѣхи прошедшаго, а можетъ быть новый и болѣе тяжкій грѣхъ. Церковь, домъ молитвы и покаянія, сдѣлалась для него средствомъ видѣть Зинаиду, которую онъ слѣдилъ повеюду. Но прислонясь къ колоннѣ храма, незамѣченный ею, Горинъ, не спуская очей, смотрѣлъ на нее, смиренную и молющуюея, и познавалъ, что такое святыня.
Женщина, съ лицомъ ангела, на колѣняхъ передъ Божіимъ алтаремъ, въ прозрачномъ облакѣ куренія, съ слезами раскаянія или умиленія на очахъ, съ устами, лепечущими сердечную молитву, внимающая торжественное, звучное пѣніе, хвалебные гимны человѣка Богу, улетученные вѣщими звуками и возносящіеся къ престолу Его — женщина, въ эти минуты, полная священнаго трепета, вся — покорность, вся — любовь, вся — вѣра: вотъ когда она несравнима, величественна!
Такова была Зинаида во храмѣ