Она назначает жертву
Шрифт:
Мышление, ориентированное на незаметное бытие молчуна, не могло убедить своего хозяина в важности такой вещицы. Цифры и стрелки, отсчитывающие срок, он видел на каждом шагу: метро, информационные табло, Интернет, телевизор. Нечего и говорить, что он вспомнил бы, что умеет определять время по солнцу и луне, если бы понадобились дополнительные обоснования.
Но вокруг него — чужие часы. Эта легковесная мысль утешала Лисина. Как будто не его часы не в состоянии измерять срок жизни следователя.
Если бы Лисин получил часы
Но Лисину не передали часы. Наверное, его прадед не видел проку в их ношении. Иначе откуда взялось бы такое же убеждение, живущее в Лисине? Оно, конечно же, пришло издалека. Мысль о том, что он должен купить часы, приучить их тиканье к биению своего сердца и передать сыну, посещала его все чаще.
«Дождь скоро кончится, — думал Лисин, устроившись на заднем сиденье «Волги» и глядя на потоки воды, бегущие по стеклу. — А завтра будет ясный день».
Он ехал в гостиницу, чтобы отоспаться.
Друзья мои, а не добавить ли нам оборотов в тахометр этой истории? Пусть маховик раскрутится, вытолкнет из темноты неизвестности новые лица и иную развязку. В конце концов, разве не хочется вам узнать, откуда на берегу реки появилась запонка с инициалами ЕК?
Концовка с запонками. Глава 19
Варравин рассказал все, что прочитал Сидельников в материалах Журова и Хотынского. Это действительно было похоже на правду. Разница состояла лишь в том, что капитан МУРа излагал истину по свежим следам — материалам, писанным в дни событий, а Варравину сейчас приходилось вспоминать. Какие-то детали уже начинали стираться из его памяти, но не настолько, чтобы он потерял нить повествования или ошибся в хронологии событий.
— Боже мой, Рома, — пробормотал Зинчук, и глаза его, похожие на два больших сапфира, как-то постарели, будто покрылись пылью. — Почему ты не сообщил мне об этом?
— Мы никогда не были так близки, — прохрипел Варравин.
— Что было дальше, Роман Алексеевич? — прервал выяснение отношений бывших одноклассников следователь. — Я хочу знать, что произошло после того, как вы отчаялись найти правду.
— Я нашел ее в смерти.
Сказанное не удивило и не возмутило членов следственной группы, а вот лицо Зинчука пошло пунцовыми пятнами.
— Я перестаю понимать, — заявил он Лисину. — Зачем я здесь?
— Вы не хотите услышать историю трагедии, случившейся в Старооскольске?
— Я думал, вы меня сведете с Сокольским.
— У меня такое ощущение, что вы его скоро увидите, — сказал Лисин.
Зинчук оглянулся. Странное дело — следователь говорит непонятные вещи, а никто этому не удивляется.
— Я убил их, — сказал тот. — Всех.
— Твою мать, — безразлично забормотал рыбак. — Дурдом какой-то. Ты — убил? Иван Дмитриевич, Варравин сказал, что он кого-то убил? Да его рвало, когда мы в детстве лягушек в задницу через соломину надували!..
— В чью задницу? — буркнул Юштин.
В голове Зинчука царила путаница, на душе было нехорошо, да и в теле тоже не все в порядке.
— Нельзя ли выключить этот вентилятор? — попросил он. — Меня знобит, боюсь простудиться.
— Я появился в прокуратуре утром, едва только служащие вошли в привычный рабочий ритм, — говорил Варравин, которому, казалось, не было дела ни до чего, кроме своего рассказа. — Рано заходить нельзя. Люди по утрам чересчур уж серьезно относятся к рабочим проблемам. Перед обедом тоже не с руки — все торопятся, и везде получаешь отказ. Лучше сразу после него или часов в десять утра.
— Откуда такое знание психологии? — без издевки удивился следователь.
— Я много раз посещал прокуратуру. Было время изучить настроения ее сотрудников.
— Дальше. — Лисин качнул головой, узнав для себя нечто новое.
— Я вошел и сказал, что мне нужно к следователю Кириллову. Фамилию я специально подсмотрел на одной из табличек на втором этаже. Мне повезло — я угадал с тем, что вы, следователь, называете психологией. Меня пропустили наверх. К тем, кто служит не идее, а понятиям. Последнее время я наблюдал, как Журов, Хотынский, Мартынов и Голощекина…
— А за что вы ее-то убили? — Лисин взял в руку ручку и занес над какой-то бумагой.
— Значит, все, — как сомнамбула проговорил Лисин. — Я могу расценивать ваше заявление, Варравин, как отказ сотрудничать со следствием?
Если существует понятие «полная тишина», то она наступила. Сразу после слов Лисина. Мало кто из людей, находящихся здесь, понимал, что имел в виду следователь.
Признание прозвучало. Зинчук находился здесь непонятно зачем, но его присутствие можно объяснить какой-то уловкой Лисина, позволяющей вывести Варравина на «еще более чистую воду». Но никто не ожидал, что Лисин сам станет отрицать факт совершения чудовищных преступлений братом Лилии Чеховской.
— Тогда я сам расскажу, как были убиты Журов, Хотынский, Голощекина, а после и Замшелов с Мухомедзяновым. Роман Алексеевич Варравин с детства боится крови, переломов ног, разбитого носа, вывиха, и уж тем более смерти, — говорил Лисин, крутя туда-сюда колпачок «Паркера». — Он может ее желать страстно, всей душой, но не способен убить. Господь лишил его этой возможности. Дух замученной сестры бурлил в нем и требовал возмездия. Варравин понял, что убить должен другой. Мысль о Зинчуке пришла к нему сразу. Бывший афганец, не раз нажимавший на спусковой крючок, — самая лучшая кандидатура.