Она смошенничала…
Шрифт:
Скаулер прервал свое объяснение и теперь сидел рядом со мной, молча уставившись на освещенный щит. Лицо его выражало такую боль и растерянность, что я на минуту искренне пожалел, что затеял этот опыт. Но теперь уже не оставалось ничего другого, как продолжать. И я сделал последний решающий ход.
После этого
Кажется, я рассмеялся и сказал что-то вроде «послушай-ка» или «ну, ты не очень-то». А затем взглянул на
Скаулера. Его лицо стало беловато-серым, и он смотрел на машину с таким ужасом, словно человек, на глазах у которого только что произошло убийство. Так он стоял несколько минут, затем, не сказав ни слова, повернулся и вышел. На меня он даже не взглянул.
Я подождал его несколько минут, потом спустился вниз. Он уже был в машине и собирался уезжать. Так как у меня не было ни малейшего желания оставаться в такой поздний час вдали от Лондона, я быстро вскочил в машину рядом с ним.
Минут десять мы ехали молча. Затем я сказал:
— Было очень интересно!
— Но она смошенничала!
— Да, но не очень-то ловко. Вы бы ее научили перевертывать доску с фигурами в подобных случаях.
Спустя милю Скаулер сказал устало:
— Это все объясняется очень просто, конечно!
— Конечно, просто. Она не хотела проигрывать!
— Задавая программу, — сказал Скаулер, как будто он и не слышал меня, — я запрещаю ей нарушать правила игры, а также проигрывать…
— Большинство из нас старается придерживаться
— Но… но абсолютного запрета не может быть потому, что все зависит от числа, а машина оперирует числами лишь в определенных пределах, и всякое запрещение также не должно выходить за эти пределы. Поэтому, если машине приходится иметь дело с двумя неразрешимыми задачами, она работает до тех пор, пока ее возможности не иссякнут, а затем…
— Затем она пускается на хитрости?
— Нет, — сказал Скаулер угрюмо, — не обязательно.
— Но ведь проигрывать также запрещено?
— Видите ли, когда машина думает над ходом, она смотрит, какое получается число: четное или нечетное. Если четное, оно нарушает запрет обманывать. Если нечетное, то проигрывать. Вот и все.
Он помолчал немного, а затем проговорил почти с отчаянием:
— А что же ей еще остается делать? Ведь программу-то надо задать, и нет никакого способа ввести абсолютный запрет.
— Блюстители нравственности не раз сталкивались с подобными затруднениями, — сказал я. — Откровенно говоря, что мне больше всего понравилось в вашей машине,
Скаулер, так это именно этот обман. В нем было что-то от первородного греха, что-то подлинно человеческое. Скаулер долго молчал, потом вдруг тихо рассмеялся: — Пожалуй, вы правы, — сказал он. — Мне не приходило в голову взглянуть на нее с этой стороны.
После того вечера я редко виделся со Скаулером, но один случай мне хорошо запомнился. Я как-то встретил его в ресторане, где он обедал с сыном и дочерью. Он познакомил меня с ними. Они мне очень понравились — весьма милые молодые люди. Да и сам Скаулер как-то изменился: подобрел что ли…
Перевела с английского М. Бирман