Она того стоит

Муромцев Илья

Как-то раз мне нестерпимо захотелось в туалет, и я попросил Карину прикрыть меня спиной, чтобы никто не видел, как я писаю. В это время проходил мимо наших кустов сослуживец отца. Он рассказал моим родителям, что я показывал девочке свои половые органы. Мои объяснения ни отец, ни мама не восприняли всерьез, а я не понимал, почему они придают такое значение столь незначительному факту.

После этого случая я видел Карину лишь однажды, когда мои родители пришли в гости к соседям. Ее правая рука была в гипсе. Она показала мне кровать, с которой неудачно упала. Я очень жалел ее тогда, но не знал, чем могу помочь.

В военном

доме я постоянно ждал, когда меня заберет бабушка. Мои частые вопросы о том, когда она придет, злили отца. Помню, как «в воспитательных целях» он закрыл меня в ванной без света. По полу ползала огромная двухвостка. Я стучал в дверь, чтобы меня выпустили. Оцепенев от отчаяния, стал смотреть на вытяжку, через которую струился дневной свет. Он был моим спасательным кругом в окружающем мраке.

Как-то отец повез меня на рыбалку. Мы стояли у водоема, больше похожего на лужу. Комары искусали меня с ног до головы. Одетый в майку и шорты, я мерз и чесался. Ближе к вечеру отец понял, что рыба здесь не водится. Его машина завязла в грязи. Мимо проезжала «Нива», которая попыталась нас вытащить. Отец привязал трос к бамперу. Когда «Нива» тронулась, он оторвался. Мы заехали в магазин, чтобы купить рыбы. Отец не мог вернуться с пустыми руками. Это была единственная рыбалка в моей жизни.

Из-за отца мне пришлось испытать и совсем неприятные, болезненные ощущения. Мне пять лет. Областная больница, передо мной – врач. Он долго держит над спиртовой свечой узкий инструмент, похожий на загнутую иглу. Затем просит маму открыть головку моего члена. Вводит этот инструмент внутрь. Ужасная боль пронзает меня. Меня отводят в другой кабинет. Я должен раздеться ниже пояса и залезть на холодный стол. Совсем близко ко мне разные по ширине приборы, напоминающие железные дубинки. Вот врач берет самую широкую, и я прошу взять поменьше. Он смеется в ответ и вводит эту холодную штуку в меня ректально. Я умоляю вытащить ее из меня, но врач вкручивает свой изуверский инструмент все глубже. Когда наконец я выхожу из кабинета, сразу бросаюсь к маме и вцепляюсь в нее.

Когда я стал старше, она рассказала, что это обследование было следствием венерической инфекции, которой ее заразил отец. Он не стеснялся проводить время с другими женщинами без презерватива.

После этого я долго не видел отца. Почти забыл, как он выглядит.

Однажды я пошел покупать жвачку в центральный киоск ради наклеек внутри. Взял с собой старый широкий кошелек, который мне отдал дед. Он был большим, из-за чего приходилось держать его двумя руками перед собой. Неожиданно передо мной возник отец. Я так испугался, будто бы увидел задиравшего меня подростка. Он спросил, почему я несу кошелек на виду. А у меня даже не было мысли, что его могут отобрать на улице, где ходят взрослые. Отец засунул мне кошелек за пояс, прикрыв футболкой.

За год до школы меня решили отдать в детский сад, чтобы я привык к обществу других детей. В целом новая обстановка меня увлекала. Однако я сильно пугался, когда дети носились, кидаясь игрушками. Я забирался на подоконник, чтобы быть подальше от них. В сон-час они мешали мне спать. У бабушки я всегда спал днем. Садиковская еда мне не нравилась, и я ел только хлеб и гороховую кашу. От вида густого киселя и молочного супа с пенкой меня тошнило. После полдника я только и думал о том, чтобы меня скорее забрали домой.

В один из пасмурных осенних вечеров отец приехал за мной в детсад. Он редко

это делал. Мы медленно и тряско катились по дорожной колее, он рассказывал непонятные вещи: «Теперь ты не единственный ребенок в семье. У тебя появился братик». Я молча недоумевал, как и откуда этот братик мог появиться. А отец продолжал: «Теперь ты старший. Больше никто не будет обращать внимания на твои капризы. Он очень крикливый, нам придется постоянно ночью вставать, чтобы успокаивать его».

Он говорил и говорил, но я не слушал, не в силах осознать этот поток странных речей.

– Хочешь познакомиться с братом? – издевательски спросил он.

– Я возьму топор и зарублю его, – резко ответил я.

Отец громко засмеялся.

Его раздражало, что бабушка с дедом растят меня нежным. Он считал – я должен почувствовать настоящую жизнь.

Если бы не разговор в машине, возможно, я отнесся бы к появлению брата по-другому. Но к моему счастью, родители оставили меня у бабушки с дедом, посвятив себя заботам о младенце, который появился на свет не в последнюю очередь из-за большого заблуждения, что ребенок может скрепить разваливающийся брак. Лишь спустя полтора года, когда мама решила уйти от отца, я стал жить с ней и братом.

В шесть лет меня решили отдать в нулевой класс. Я должен был пройти собеседование. Бабушка меня хорошо подготовила: научила читать, считать и писать. Однако, когда меня попросили рассказать стихотворение, я испугался. Со мной никто не учил стихи. Я не нашел ничего лучше, чем произнести шутливую присказку деда: «Села муха на варенье, вот и все стихотворенье». Учительница посмеялась и сказала, что возьмет меня к себе в класс. Со временем я понял: находчивость может спасти в тупиковых ситуациях. Однако тогда я искренне верил, будто рассказываю стихотворение, только очень короткое.

Нулевой класс располагался в том же помещении, где была группа моего детсада. Все мои одногруппники учились со мной. На стены повесили старые плакаты с комбайнами и советскими трудовыми лозунгами. Впервые я увидел профиль Ленина.

Мне нравилось, что половину дня мы сидели за партами, а потом шли в спортзал разминаться. Я там часто забирался по лестнице на узкий подоконник под потолком. Согнув спину, смотрел в узкие форточки, пока меня не просили слезть оттуда.

Из всех предметов мне не нравился лишь английский язык. Меня раздражали транскрипции и слоги, которые читались по-разному. После одного из таких занятий мне стало обидно, что я ничего не понимаю, и, забившись за трубу в раздевалке, я успокаивал себя мыслью, что вечером посмотрю «Спокойной ночи, малыши». Однако жизнь в школе открывала особый мир, где у меня была своя роль: теперь я приходил домой с историями, словно взрослый, вернувшийся с работы.

К этому времени, как и обещал отец, я перестал быть центром вселенной. Теперь на меня возлагалась ответственность смотреть за младшим братом. От злости я показывал ему голый зад, пока никто не видел. Потом осознал, что роль человека, которому доверяют опеку, интереснее, чем роль опекаемого. У меня появилась частичка власти взрослых.

Из нулевого класса нас перевели сразу во второй. Теперь я стал самостоятельно ходить в школу. Соседняя группа сверстников в это время именовалась первым классом. Видя их на прогулке, я чувствовал себя взрослее, а разница была лишь в эфемерной цифре. В среднюю школу все пошли в один год: они из третьего, а мы из четвертого класса.