Онега
Шрифт:
Из старины Севу интересовали не только избы…
Попадая в Третьяковскую галерею, я меньше всего обращаю внимание на один зал, а именно тот, где висят старые русские иконы. К чему мне эти темные лики, эти аскетические руки, сложенные в крестное знамение, эти нимбы, хитоны, — здесь младенчество нашего искусства, творческая сила еще не созрела, скорей от них — к искусству зрелому, к шедеврам Серова, Левитана, Сурикова!
А наш новый спутник оказался страстным охотником за иконами старинного письма. Только старинного! В позднее время если и создавались какие-то художественные образцы русской иконописи, то все они утонули в обильном потоке ремесленнической
Старую икону не так-то просто отличить от новой. Часто старая живопись в несколько слоев замазана позднейшими богомазами, которых смущало то, что иконы написаны не по привычным канонам. Помогают в поисках доски, на которых написаны иконы.
В старину на Руси и деревянную ложку, и затейливый узор на наличниках избы, и величавые церкви — все делали с помощью одного универсального инструмента — простого топора. Края такой доски, как правило, выступают, образуя что-то вроде рамки.
Но даже здесь, на севере, на Онеге, в кладовой русской старины не так-то просто наткнуться на достойную внимания икону старинного письма. Входя в каждую избу, мы всегда первым делом тянулись к киотам, мы не пропускали ни одной часовни, лазали во все попадавшиеся на пути старые, заброшенные церкви. Мы видели несчетное количество икон, разных Прасковий Пятниц, Георгиев-победоносцев на коне, богородиц, спасителей, но все они были грубы, безвкусны, исполнены ревнительной рукой убогих ремесленников. От них и не пахло искусством. Сева с равнодушным презрением отворачивался.
Но его интерес всегда подкупал наших старушек хозяек. Обросший бородой, тихий, вежливый, застенчивый (что-то было в его лице, во всем облике иисусоподобное, кроткое) да еще интересуется иконами, умеет разобрать и объяснить, что эта фигура изображает Иоанна Предтечу, а та сцена означает исцеление Лазаря — ну, как тут не дрогнет богобоязненное старушечье сердце, как удержаться от умиления перед таким гостем!
В деревне Корякине хозяйка-староверка встретила нас молчаливо, а через час уже суетилась возле стола, даже согласилась на отступничество — дозволила курить в самой избе! Как тут выгонишь, когда иисусоподобный охотник за иконами тоже балуется табачком.
Мы шли из Корякина, обласканные хозяйкой-староверкой, по берегу реки Кены. На наших картах Кена даже не названа, а это большая, полноводная река. Полноводная… Этот эпитет как-то примелькался, затерт ходячими фразами. Только побродив в прионежских местах, снова начинаешь ощущать его значение. Полноводные реки! Они здесь без прикрас полноводные. На Онеге нам не попалось ни одной песчаной отмели, вода до отказа заполняет берега. Полноводны и маленькие реки, полноводны даже ручьи. Все они обильны черной с рыжим отливом водой, настоянной на болотных травах. В некоторых местах эта вода почти стоит, в других с ревом несется на перекатах, бурлит на порогах.
Возле деревень через Кену перекинуты высокие бревенчатые мосты. Многие из них обвалились, по другим же можно пройти, но проезжать опасно. Один из таких мостов вел к часовенке, одиноко стоящей напротив деревни.
Почти в каждой деревне стоит часовенка — крохотное рубленое здание, чуть побольше обычной крестьянской баньки, с одним, много с двумя окошками и крышей, как у любого дома. Только на этой крыше вместо трубы торчит церковная луковка из умело выстроганной дранки, или деревянного «лемеха», сама по себе образчик хитроумного мастерства.
Мы ждали, что часовенка будет или пустой, заброшенной, или же занятой под какой-нибудь
Мы с недоумением переглянулись, сняли шапки — на всякий случай, чтоб внезапно нагрянувшие хозяева этого крошечного храма не приняли нас за злоумышленников. Прямо с мешками за спиной мы потянулись к иконам, стали разглядывать их.
И здесь, как всюду, громадные, средние, маленькие иконы — явная продукция поздних ремесленников, набивших руку на массовом производстве. Но нет, Сева что-то чересчур внимательно обнюхивает одну совсем невзрачную иконку, осторожно щупает рукой, оглянувшись на дверь, снимает с киота, осматривает с изнанки, снова ставит.
— Старая, — объявил он. — Поглядите, какая доска. Только какой-то дешевый богомаз руку приложил. Как бы приобрести ее? Все равно здесь она в конце концов пропадет. Халтуру выставили на видное место, а эта в стороне стоит. С кем бы договориться?..
Договориться не с кем, часовня пуста. Впрочем, в окно видно, как через мост торопится какая-то старушка. Уж не к нам ли?..
И мы поспешили встретить ее у порога. Но первый, кого мы увидели, был паренек лет десяти. Он давно уже стоял у крыльца часовенки и ждал нашего появления. На его лице без труда можно было прочитать, что судьба святынь в этом игрушечном храме его нисколько не волнует. С застенчивостью, доходившей до немой подавленности, он взирал на нас, четырех незнакомцев в широких плащах, с замысловатыми мешками, с фотоаппаратами и, главное, ружьем, упрятанным в чехол.
Пока он разглядывал нас, подоспела и старушка в ватнике, в тяжелых мужских сапогах.
— Бабушка, — обступили мы ее, — как бы нам увидать того, кто распоряжается этой часовней?
— Кто распоряжается? Да тут, молодцы, нет такого.
— Как нет?
— Да тут мы все, старые да глупые, богу молимся. А какая нужда у вас, молодцы?
— Мы, бабушка, интересуемся иконами старого письма. Для науки нужно.
— Так, так, для науки… Как же, понимаю… — Но по не сходившей с лица растерянной улыбке было видно, что она не очень-то понимает — какое такое старое письмо нужно науке.
— Мы бы хотели поговорить тут насчет одной иконы. Приобрести, если можно. Для науки, бабушка.
— Так, так, понимаю… А какая икона-то?
Мы снова вошли в часовенку, демонстративно, на глазах старушки сняли свои шляпы и кепки, указали:
— Вот она.
Наше смирение тронуло старуху больше всяких слов.
— Так, так, молодцы, — заговорила она уже другим голосом. — А я, грешным делом, подумала, что за люди?.. Только я-то, милые, не распоряжаюсь. Тут мы все, старые бабы, сюда ходим помолиться… Уж обождите, может, докличемся. Я-то думала… А тут люди вежливые да обходительные. Хоть стара и глупа, но вижу — вошли, шапки сняли…