Они и я
Шрифт:
Подойника Робина не успела приобрести. Его временно заменило оцинкованное ведро.
Побывав в городе, Робина собиралась купить что-нибудь художественное. Но хорошо бы она сделала, если бы для выполнения программы предварительно взяла несколько практических уроков доения. Я заметил, что по мере приближения к корове шаг Робины становился менее ровным. Немного не доходя до калитки, Робина остановилась со словами:
— Предполагаю, что есть только один способ доить корову?
— Может быть, есть и несколько, с которым тебе придется ознакомиться,
Робина села и поставила ведро под корову.
— Предполагаю, все равно… с какой стороны начать? — проговорила моя дочка.
Мне стало очевидно, что она не имела ни малейшего понятия об операции, к которой готовилась приступить.
Я ей высказал свое мнение, прибавив несколько размышлений по этому поводу. Время от времени отеческое наставление — вещь полезная. Обыкновенно мне в таких случаях приходится взвинчивать самого себя. Но в это утро я чувствовал себя в ударе: все способствовало к тому.
Я изложил Робине задачи и способность доброго гения-хозяйки в том виде, как они представлялись не ей, а мне. Также и Веронике я сообщил результаты моих размышлений в течение многих недель о ней и о ее манерах.
Кстати уже я поделился с обеими о том, что думал о Дике.
Со мной такие вещи случаются раз в полгода, и прекрасные результаты дают себя чувствовать в продолжение дней трех.
Робина отерла слезы и схватилась за первый сосок, попавшийся под руку. Корова, не говоря ни слова, брыкнула, опрокинула пустое ведро и пошла прочь, выражая презрение каждым волоском своего тела.
Робина, горько плача, последовала за ней. Трепля корову по шее и позволяя ей тереться носом о мое плечо, что, по-видимому, успокаивало ее, мне удалось убедить ее спокойно переждать, пока Робина в течение десяти минут изо всей силы работала, как насос высокого давления. В результате получилось стакана полтора, хотя, по всем видимостям, можно было ожидать пять-шесть галлонов.
Робина совершенно упала духом и созналась, что виновата.
— Если теперь корова умрет, — говорила она, — я никогда не прощу себе.
Вероника при этом тоже залилась слезами, а корова, из сочувствия ли им или побуждаемая собственным горем, снова принялась неистово мычать. Мне посчастливилось открыть пожилого рабочего, сидевшего под деревом, закусывая ветчиной и покуривая трубочку, и мы уговорились, что он будет, впредь до нового распоряжения, доить корову ежедневно.
Мы оставили его за работой, а сами вернулись в коттедж.
Дик встретил нас в дверях веселым «Доброе утро». Он справился, слышали ли мы шум реки, и справился также, скоро ли будет готов завтрак. Робина выразила предположение, что это счастливое событие произойдет скоро после того, как скипит чайник и поджарится ветчина, а Вероника накроет на стол.
— А я думал, что добрый гений…
Робина
У Дика есть одна добродетель: он философ.
— Ну, младший член семьи, давай примемся за дело, — обратился он к Веронике. — Нам всем полезно похлопотать.
— Некоторых это злит, — ответила сестра.
Мы сели за завтрак в половине десятого.
IV
Наш архитектор, или скорее его помощник, прибыл в пятницу утром.
Он сразу понравился мне. Он застенчив и поэтому кажется неуклюжим. Но, как я объяснил Робине, именно из застенчивых юношей выходят самые дельные люди: трудно было бы найти второго такого застенчивого малого, каким был я в двадцать пять лет.
Робина заметила, что тут другое дело: авторы в счет не идут. Отношение Робины к литературной деятельности не так возмущало бы меня, если бы не было типичным. Быть литератором в глазах Робины все равно что быть идиотом. С неделю тому назад я подслушал из окна своего кабинета разговор между Робиной и Вероникой на эту тему.
Веронике попалось на глаза что-то, лежавшее на траве. Я из-за лаврового куста не мог видеть, что это было такое. Вероника нагнулась и внимательно рассматривала найденный предмет. В следующий момент она подскочила в воздухе, пронзительно взвизгнув, и принялась кружиться. Лицо ее светилось священной радостью. Робина, проходя мимо, остановилась и спросила, в чем дело.
— Папин волан для тенниса! — с торжеством заявила Вероника.
Она никогда не говорит обыкновенным голосом, когда представляется возможность покричать. Она продолжала хлопать в ладоши и прыгать.
— Из-за чего же ты поднимаешь такой шум? Ведь он не ударил тебя?
— Он всю ночь пролежал на сырости, папа забыл его.
— Нечему тут радоваться, злая девочка, — укорила ее сестра.
— Нет, есть чему. Я было подумала, что это мой волан. Вот пошли бы разговоры, если бы оказался, что мой! Вот поднялся бы крик!
Она продолжала исполнять какой-то ритмический танец, вроде танца греческого хора, выражающего удовольствие на действия богов.
Робина схватила ее за плечи и постаралась привести в себя.
— Если бы это оказался твой волан, тебя за наказание следовало бы на целый день уложить в постель.
— А почему же его не укладывают в постель? — вопросила Вероника.
Робина взяла ее под руку и стала водить взад и вперед как раз под моим окном. Я слушал, потому что разговор интересовал меня.
— Уж не раз я объясняла тебе, что папа писатель, — читала свое наставление Робина. — Он не может не забывать многого.
— Ну, и я не могу, — настаивала на своем Вероника.
— Тебе это кажется трудно, но если постараешься, то можешь исправиться и стать осмотрительнее. И мне, когда я была маленькой, случалось забывать и делать глупости.