Они жаждут
Шрифт:
– Прошу тебя, – хрипло проговорил Уилл с круглыми от ужаса глазами. – Прошу тебя… не убивай нас…
– Я ведь говорил, что остановился, чтобы заправиться, – равнодушно ответил мотоциклист. – Когда попадете в ад, парни, передайте дьяволу, что вас прислал Кобро. Через «о».
Он ухмыльнулся и дал очередь. Окровавленная ковбойская шляпа взлетела к потолку; тела вертелись, корчились и падали, как марионетки на обезумевших нитях; по полу зацокали чьи-то зубы, выстрелом вырванные изо рта; клочки серой рубашки с перламутровыми пуговицами дыханием вулкана отнесло в дальний конец комнаты.
А затем все стихло, если не считать негромкого шлепанья капель.
У Кобро звенело в ушах. Он щелкнул предохранителем маузера и положил пистолет, сверкающий, словно черный бриллиант, на барную стойку. Затем несколько минут с ленивым удовлетворением рассматривал застывшие в нелепых позах трупы. Жадно вдыхал запах крови и наполнялся энергией жизни. «Бог ты мой, как
Теперь он готов был отправиться дальше.
Воздух пустыни снаружи показался Кобро слабым и разбавленным в сравнении с насыщенным запахом смерти в «Наливайке». Шоссе исчезало в темноте по обе стороны от него, позади над головой мерцала неоновая вывеска, впереди на земле синела его собственная тень. «Скоро кто-нибудь обнаружит этих говномесов, – сказал он сам себе. – И все демоны ада сорвутся с цепи. Ну и ладно. К тому времени, когда появятся патрульные, я буду уже далеко отсюда по дороге в Эл-Эй». Кобро повернул голову к темному небу на западе, все его тело слегка пощипывало.
Ощущение было сильней, чем в Сьюдад-Акунье, сильней, чем в Соноре, и даже сильней, чем в Форт-Стоктоне, всего в нескольких милях отсюда. Как легкое онемение, как мгновенный кайф от понюшки кокса, как мучительно-сладкое предвкушение варящегося в ложке герыча. И с каждым разом становилось все лучше и лучше, постепенно усиливаясь по мере продвижения на запад. Временами ему казалось, что он теперь постоянно чувствует этот запах крови, когда смотрит на запад, как будто весь Тихий океан наполнился кровью и ты можешь купаться в ней сколько душе угодно, пока не напьешься допьяна и не пойдешь ко дну. Как будто ему каплю за каплей скармливали величайший наркотик в мире, и с каждой милей этой поездки безумная жажда Кобро заполучить полный удар по венам только возрастала.
А еще он видел сон, который, возвращаясь снова и снова, тянул его из Мексики обратно в Штаты. В первый раз он приснился Кобро неделю назад и повторялся три ночи подряд, совершенно одинаковый, и это чертовски… жутко: во сне он катил на своем чоппере по длинному извилистому шоссе с высокими пальмами и огромными небоскребами по обочинам. Освещение казалось странным – красноватым и тусклым, словно солнце прилипло к горизонту. Он был в черной куртке, джинсах и черном защитном шлеме, а следом за ним ехала целая армия громил-байкеров на самых разных мотоциклах, какие только может вообразить себе измученный разум, – огнедышащие твари, сверкающие ярко-красным хромом, раскрашенные фиолетовыми, неоново-голубыми и золотыми металлическими блестками, с ревущими, как драконы, моторами. Но эта армия байкеров позади Кобро выглядела как-то странно и походила на скелеты: бледнокожие существа с обведенными тенями глазами, не мигающими в миазматическом свете. Их были сотни, может быть, даже тысячи. Обесцвеченные тела прикрывали лохмотья курток из оленьей кожи; рваные джинсы с кожаными заплатами на коленях; списанные армейские бушлаты, выгоревшие на солнце до болезненно-болотного цвета. На ухмыляющихся черепах некоторых из них позвякивали шлемы со светящейся краской и покрытые трещинами и вмятинами нацистские каски. Кое-кто носил защитные очки. Сквозь стиснутые зубы пробивался зловещий рев, звучавший все громче и громче: «Кобро! КОБРО! КОБРО!» А еще в этом сне он видел белые буквы, выложенные на холмах, что возвышались над широко раскинувшимся городом: «ГОЛЛИВУД».
Жутко.
А две ночи назад он сделался лунатиком. Дважды он открывал глаза в жаркой духоте перед рассветом и понимал, что стоит –
3
Господин (исп.).
Кобро моргнул. Внезапный порыв пустынного ветра швырнул песок ему в лицо. Пора двигаться дальше. «А уж когда я доберусь до места, – подумал он, шагая через стоянку к своему чопперу, – там начнется адская вечеринка». Он оседлал свой «харлей», нахлобучил шлем, застегнул ремешок и опустил шлем словно дьявольский рыцарь перед битвой. Надавил на педаль стартера, и грохочущая машина выкатила со стоянки, оставляя позади притихшую «Наливайку» с ее последними клиентами. В животе чувствовалась приятная тяжесть.
На шоссе он разогнался почти до восьмидесяти. Придется ехать по худшей из пустынных дорог, чтобы разминуться с полицией штата. «Осторожность и в самом деле не помешает, – сказал он себе. – Но мне нужно поторапливаться».
Потому что Кобро был убежден в одном: он следует за настойчивым зовом смерти.
II
Энди Палатазин открыл глаза в прохладной темноте собственной спальни с одной леденящей душу мыслью: «Таракан здесь». Он лежал неподвижно – медвежье тело, закутанное в голубые простыни, – и ждал, когда уймется сердцебиение. Лежал и прислушивался к тихим звукам ночи: скрипу лестницы внизу, приглушенному гудению холодильника, тиканью будильника на столике у кровати и всяким другим шепотам, шорохам и потрескиваниям. Он вспомнил, как в детстве мама рассказывала ему сказки про эльфов, что ночью появлялись из темноты верхом на мышах, чтобы устроить праздник, а потом исчезали на рассвете. Рядом с ним шевельнулась Джо, придвигаясь ближе. «Что же разбудило меня? – гадал он. – Раньше я никогда так не просыпался!»
Палатазин чуть приподнял голову – посмотреть на часы. Ушла целая минута на то, чтобы рассмотреть крохотные светящиеся цифры: одиннадцать пятьдесят. «Нет, Таракана здесь нет, – сказал он себе. – Таракан где-то в Лос-Анджелесе и творит все, что ему вздумается». Его замутило от ужаса и отвращения при одной мысли о том, что может принести это утро. Он лег на спину, и пружины кровати сразу провисли и заскулили, как плохо натянутые струны арфы. В любой момент они могли впиться в спину или ягодицы. Матрас был слишком тонкий, свалявшийся за те долгие годы, что нес на себе его нешуточный вес, который колебался от двухсот десяти фунтов летом, когда Палатазин поигрывал в гольф с другими полицейскими, до двухсот тридцати под Рождество, когда он объедался запеканкой с говядиной и сметаной, что готовила для него Джо.
Он лежал, уставившись в потолок. Из-за угла Ромейн-стрит выехал автомобиль, свет фар скользнул по стене и исчез. «Совсем скоро начнется новый день», – сказал себе Палатазин. Октябрь в Лос-Анджелесе. Не похожий на те, что он помнил из детства. То были настоящие октябри, с диким ветром и беспорядочным снегопадом, холодными серыми небесами и градом, стучавшим по подоконнику. Калифорнийские октябри были фальшивыми, пустыми, не приносящими удовольствия: холодный бриз по утрам, а потом еще раз ночью, но при этом жаркое солнце в полдень, если только небо не закрывали облака, что на самом деле случалось крайне редко. Трудно поверить, что где-то идет снег, когда видишь людей в рубашках с короткими рукавами на улицах Эл-Эй. Это был город вечного лета, страна золотой юности. Иногда ему до боли в сердце хотелось увидеть хотя бы одну снежинку. О да, он мог посмотреть на снег осенью и зимой, в ясный день, когда пурпурные склоны гор Сан-Габриэль не скрыты туманом или смогом, но пальмы, раскачивающиеся повсюду, куда ни кинешь взгляд, портили эту картину. В прошлом году температура на Рождество была выше шестидесяти градусов [4] . Палатазин припомнил рождественские праздники своего детства, при десяти или даже двенадцати градусах ниже нуля, когда окна были залеплены снегом и льдом, и папе приходилось выламывать дверь с помощью…
4
Шестьдесят градусов по Фаренгейту – это 15,5° по Цельсию.