Оно

Кинг Стивен

12

— Сейчас, — прошептал Марк Ламоника. Вздохнул, совсем как человек, чувствующий приближение оргазма.

Майк снова и снова нажимал на кнопку вызова. Слышал, как звенит звонок на сестринском посту в коридоре, но никто не приходил. Шестым чувством он понимал, что медсестры сидят там, читают утреннюю газету, пьют кофе, слышат, но и не слышат, слышат, но не реагируют, и среагируют только после, когда все будет кончено, потому что так уж заведено в Дерри. Здесь знают: кое-что лучше не слышать и не видеть… пока все не закончится.

Майк разжал пальцы, и

кнопка вызова вывалилась из рук.

Марк наклонился к нему, кончик иглы поблескивал. Медальон святого Христофора гипнотически покачивался из стороны в сторону, когда медбрат стягивал простыню.

— Сюда, — прошептал он. — В грудину. — И снова вздохнул.

Майк внезапно почувствовал, как в него вливается сила — какая-то первобытная сила, которая накачивала его тело энергией, как электрический ток — аккумулятор. Он застыл, пальцы скрючились словно в судороге, глаза раскрылись. Он что-то промычал, и тут же паралич, сковывающий тело, отступил, словно изгнанный увесистой оплеухой.

Правая рука Майка метнулась к столику у кровати. На нем стояли пластиковый кувшин с водой и тяжелый стеклянный стакан. Пальцы сомкнулись на стакане. Ламоника почувствовал изменения в состоянии пациента; мечтательное самодовольство исчезло из взгляда, на смену ему пришло настороженное недоумение. Он чуть приподнялся, а потом Майк поднял стакан и вогнал его в лицо Марка.

Тот закричал и отшатнулся, уронил шприц, руки поднялись к разбитому лицу; кровь полилась по запястьям на белую куртку.

Сила ушла так же неожиданно, как и появилась. Майк тупо уставился на осколки стакана на кровати и его больничной пижаме, на собственную окровавленную руку. Услышал быстрый, легкий звук приближающихся шагов, доносящийся из коридора.

«Теперь они идут, — думал он. — Да, теперь идут. А кто появится после того, как они уйдут? Кто появится следующим?»

И они ворвались в палату, медсестры, которые спокойно сидели, когда у них под ухом надрывался звонок кнопки вызова. Майк закрыл глаза и начал молиться о том, чтобы все закончилось. Он молился о своих друзьях, которые сейчас где-то под городом, молился, чтобы с ними ничего не случилось, молился, чтобы они положили этому конец.

Майк точно не знал, Кому молится… но все равно молился.

13

Под городом — 6:54

— У не-его в-все хо-о-орошо, — сказал наконец Билл.

Бен не знал, как долго они простояли в темноте, держась за руки. И он почувствовал, как что-то — что-то из них, что-то из их круга — ушло и вернулось. Но он понятия не имел, куда это что-то — если оно и существовало — уходило и что там делало.

— Ты уверен, Большой Билл? — спросил Ричи.

— Д-д-да. — Билл отпустил руки Беверли и Ричи. — Но мы до-олжны закончить это как мо-ожно бы-ыстрее. По-ошли.

Они пошли, Ричи и Билл периодически зажигали спички. «У нас нет даже пугача, — подумал Бен. — Но так и задумано, правда? Чудь. И что это означает? Каким мы увидели Оно? Что оказалось под последней маской? И даже если мы не убили Оно, то тяжело ранили. Как нам это удалось?»

Каверна,

по которой они шли, — Бен уже не мог называть ее тоннелем — увеличивалась и увеличивалась в размерах. Их шаги отдавались эхом. Бен помнил этот запах, тошнотворный запах зоопарка. Он обратил внимание, что спички больше не нужны — появился свет, некое подобие света: призрачное свечение, интенсивность которого нарастала. В этом мутном свете его друзья выглядели ходячими трупами.

— Впереди стена, Билл, — предупредил Эдди.

— Я з-з-знаю.

Бен почувствовал, как сердце начинает ускорять ход. Во рту появилась горечь, разболелась голова. Он ощутил себя медлительным и испуганным. Он ощутил себя толстым.

— Дверца, — прошептала Беверли.

Да, они увидели дверцу. Когда-то, двадцать семь лет назад, чтобы войти в нее, им приходилось всего лишь пригнуться. Теперь войти они могли только утиным шагом или на четвереньках. Они выросли; и получили окончательное тому доказательство, если оно кому-то требовалось.

Те точки на шее и запястьях Бена, где обычно замеряют пульс, горели огнем, кровь в них стремилась пробить кожу. Бен чувствовал, как трепыхается сердце, грозя аритмией. «Голубиный пульс», — мелькнула случайная мысль, и Бен облизнул губы.

Яркий зеленовато-желтый свет выбивался из-под дверцы; он же вырывался из затейливой замочной скважины, такой густой свет, что его, казалось, можно резать ножом.

Увидели они и знак на двери, каждый — свой, и совсем не тот, что раньше. Беверли — лицо Тома. Билл — отрубленную голову Одры с пустыми глазами, которые сверлили его обвиняющим взглядом. Эдди — оскаленный череп, удобно устроившийся на двух скрещенных костях, символ ядовитого вещества. Ричи — бородатую физиономию дегенеративного Пола Баньяна, с глазами-щелочками убийцы. А Бен — Генри Бауэрса.

— Билл, нам хватит сил? — спросил он. — Сможем мы это сделать?

— Я н-не з-з-знаю, — ответил Билл.

— А если она заперта? — пискнула Беверли. Лицо Тома корчило ей рожи.

— О-она не за-аперта, — ответил Билл. — Та-акие ме-еста ни-икогда не за-апираются. — Он поднес правую руку со сведенными вместе пальцами к дверце и толкнул. Дверца распахнулась, окатив всех потоком желтовато-зеленого света. Тут же в нос ударил запах зоопарка, запах прошлого стал настоящим, невероятно живой, невероятно сильный.

«Круг, колесо», — вдруг подумал Билл и оглядел остальных. Потом опустился на четвереньки и полез в дверцу. Его примеру последовали Беверли, Ричи, Эдди. Последним — Бен, по коже у него побежали мурашки от прикосновения к древней грязи на полу. Он миновал портал, а когда выпрямлялся в этом странном свечении, которое огненными змеями ползало по стенам, сочащимся водой, последнее воспоминание заняло положенное место, и Бена словно оглушило ментальным молотом.

Он вскрикнул, покачнулся, схватившись рукой за голову, и тут же пришла бессвязная мысль: «Неудивительно, что Стэн покончил с собой! Господи, лучше бы я поступил так же!» То же выражение остолбенелого ужаса и осознания, что их ждет, он увидел на лицах остальных: последний ключ повернулся в последнем замке.