Опа! Опа! Опа!

Баранов Кирилл

– Кхе, – сказала ведьма и вкрутила глаз на место. – Сорок лет не слышала я ваших песен, сахарный, сыграй мне немного, тогда, может, и не откушу от тебя ничего. Кхе!

Петруха проворчал что-то непочтительное к старости и очень торопливо, как будто сам того жаждал, вынул из ящика синдэ – такой инструмент со струнами на тонкой палке и с ящиком внизу. Петруха глянул на бабку, тотчас отвернулся и отцепил от грифа закрепленный там смычок.

Ведьма стала у печки, а Петруха медленно повел смычком по струнам, сам еще не зная толком, что ему играть. Музыка поползла сначала, как цепь по каменному полу, звонкая, прямолинейная и пустая, но потихоньку раздвоилась, стала гибче, превратилась в тугой водный поток, что гонит тяжелые льдины то ли к запруде, то ли к океану. И чем дольше

слушал себя Петруха, чем дальше гнал он этот поток под сиреневым небом, среди рощиц и зимних цветов, тем мягче становилась музыка. Она уже поднялась и рассеялась утренним ветерком, помчалась над полями, над лугами, над долинами и волнами, цветущая и ранимая, музыка нежности и красоты, рвущейся наружу из сухого, сломанного тела. И хоть не было в игре Петрухи ни тонкости, ни мастерства, каждый звук его безлюдной и чарующей музыки был как сорвавшаяся росинка, как бабочка, кружащаяся на цветущем поле. Столько умиротворения было в этой музыке, что ведьма, подойдя к замерзшим ставням, увидела во льду свое отражение и спешно коснулась его, и лед в такт мелодии побежал тонкими узорами по стенам избушки, рисуя оленей в весенних лесах, рисуя соленые воды далеких морей и птиц в небесах, рисуя тихие ручьи с камышами и снующих в воде рыб. Только людей не рисовал лед, и только людей не было слышно в музыке Петрухи.

Музыкант улыбался, улыбалась и ведьма у печки…

Среди ночи Петруха проснулся в поту. Трещали доски под крышей, а бабка уже ушла. Одна косточка на столе осталась.

Метель утихомирилась; Петруха поспешил нацепить на плечи ящик с инструментами и зашагал через лес к восходящему солнцу.

За полдень он добрался до деревни и еще целый час шатался по улице, но никому до него не было дела. Какой-то мужик во дворе рубил дрова; чурбан выскочил и хлопнул Петруху по голове. Мужик подобрал чурбан, а на подбитого им музыканта и не посмотрел. В другой избе Петруха обошел все комнаты, приставая к каждому по очереди, но никто не обратил на него внимания, никто не ответил. Всем плевать было на Петруху. И псина дворовая не залаяла…

Петруха нашел дом старосты и полчаса, на злющем морозе, в сумерках, проторчал под окнами, пока его не заметили. Да и как заметили! Сам староста три раза прошел мимо – то в курятник, то в хлев, то в туалет, и лишь на четвертый раз вдруг поворотил голову, да взвизгнул испуганно.

– Матушка родная, нечистая сила, ой! – старик подскочил и вылупился на музыканта. – Что за тать схоронился под моим окном?! Глагуша, Глагуша, дай его топором из окна!

Петруха и сам перепугался, забегал кругами по двору, а тут со всех сторон налетели какие-то деревенские с гусями и собаками, завалили очумелого музыканта в сугроб, измяли его хорошенько, погнули, порвали штаны.

– Эх, люди вы черные, злодеи бессердечные! – кричал им музыкант, пока его тормошили вверх ногами, пока в снег не упала вывалившаяся из кармана небольшая флейта.

– Тьфу, – плюнул кто-то рядом, – да то лирник заезжий…

– Так и что же? – продолжая давить тумаками спросил какой-то дед.

– По Михтуру видать.

– В бочку обоих и – бултых – в порубь! Раз – и все разговоры.

– Обожди его мять, дай слово человеческое сказать.

Петруху посадили в сугроб и долго что-то выясняли. Что они там выясняли – в бумагах артели не записано, в голове музыканта стоял такой звон, что он не слышал ни слова, ни треска.

Наконец, когда стемнело совсем, деревенские о чем-то договорились и повели Петруху в дом.

Ему дали отъесться миской горячей каши, а потом, не спрашивая, потащили было в избу, где проживал одержимый духом. Здесь опять случился какой-то переполох. Ввиду того, что Петруха до сих пор слышал один звон и ничего не понимал, автор, мудрый и непростой, видите ли, человек, решается предположить, что в тот час выяснилось, что одержимого, собственно говоря, потеряли. Всей деревней, как сказано в артельных бумагах, поперлись его искать по улицам, по амбарам, по колодцам, по прорубям и могилам, да так, наверное, и не нашли бы, дурного, но уж начало светать и тут с поля раздался дикий вопль:

– Кукареку! Кукареку!

Черт возьми, кричал человек! Тут

автору придется отступить от возвышенного романтического стиля и бить прям в морду лютой лопатой правды! А то какими еще словами описать это человеческое создание с голым, совершенно волосатым и ничем не прикрытым задом, которое скакало по полю и горланило петухом на всю округу, которое болтало не только руками, но такими органами, о которых наши читательницы наверняка хотели бы услышать поболее! Ох, дамы-дамочки, пощадите честных людей!

Так вот, на поле дергал какого-то совершенно варварского трепака вполне себе пузатый мужчина без части одежд, визжал и кукарекал, кувыркался по сугробам и крутил бородой. Но это еще что! Стоило подобраться к нему деревенским, осторожно окружавшим шального петуха, как он бросился на них, стал прыгать, метя пятками по красным, растерянным рожам. Его повалили было в снег, а он вырвался, спихнул кого-то несчастного и тут же сел ему на лицо своим голым… О боги, дайте мне сил описать это безобразие! 13

13

Не богохульствуй, сам же все и выдумал!.. – прим. настоятеля

В конце концов, после драки негодяя утихомирили, закрутили так, что едва не переломали кости, и потащили, злые и надутые, в избу. Там его привязали к лавке, с чувством исполненного долга взяли за плечи потерянного Петруху и усадили на табуретку напротив.

Как уже догадался читатель, это придурковатое чучело и было тем одержимым, ради которого в снежные дали вызвали зануду-музыканта. Петушиная эта напасть в артельных бумагах имеет два имени – «Хриплый петух» и просто «1753». Это второе название, номер, назначил один из артельных руководителей, большой любитель систематики и непробиваемый педант. Он хотел таким образом пронумеровать всех известных духов, но, когда выяснилось, что номера 419 и 3348 – это один и тот же дух, придирчивый начальник получил серьезный удар по своему самолюбию и организовал проверку. Оказалось, что добрая половина всех духов в системе дублируются и троятся. Такого удара музыкальный начальник вынести не сумел и уволился долой – на все четыре стороны.

Впрочем, эта история к нашему рассказу не имеет никакого отношения 14 .

В справочнике артели «Хриплый петух» описывается как дух отчуждения и одиночества. Он подкрадывается потихоньку к тем, кто жаждет некоторого людского внимания, но никак не может эту жажду удовлетворить. Он поражает, к примеру, детей, родители которых заняты чем угодно, кроме как своими детьми, или унылых холостяков, а еще отшельников, или всяких там монахов… 15

14

Вычеркни тогда! – прим. настоятеля

15

Что значит – «всяких»?! Ты в зеркало на себя смотрел, Чорт?! – прим. настоятеля

Но чаще всего «Хриплый петух» суется к старикам: либо такими древним, что у них не осталось родственников, либо таким вредными, что родственники их и знать не хотят вообще. И вот стоит в такого человека, как правило весьма робкого, не способного схватить человека за грудки и сказать ему: «Ну-ка, поговорим, стерва полинялая!» – так вот, стоит в такого тихого и безответного человека влезть духу «Хриплого петуха», как несчастный мигом преображается: бросается на всех ногами и пятками, бодается, как бык, бегает по заборам, кукарекает на восходящее солнце, короче говоря, ведет себя как обыкновенный гнусный петух! Временами это умственное затмение отступает, но ближе к вечеру снова находит и длится примерно до обеда следующего дня. В такие дни от «Хриплого петуха» лучше держаться подальше, особенно женщинам – ведь он, задира и шалопай, еще и откровенный бесстыдник. Петухи, видите ли, не часто пользуются одеждами…