Опаленные крылья мечты
Шрифт:
– Помню, у нас в студенческие годы, ребята тоже были дружные, - откликнулась пожилая женщина с дальней кровати.
– Я как-то руку сломала, упала на катке, так ко мне каждый день ходили, яблоки носили да мандарины. Как раз накануне Нового Года.
– Она вздохнула.
– Так и встретила в больнице. У нас в отделении елку поставили, прямо в холле, и телевизор.
– Она снова вздохнула.
– Хорошие времена были, добрые.
– Раньше и горы были выше, и леса зеленее.
– В комнату зашла хмурая девушка с повязкой через правый глаз.
– Вас послушать, так сейчас одни сволочи вокруг.
–
– сочувственно поинтересовалась Ольга.
– С возвращением.
– Девушка повернула голову.
– Мы уж думали - не очухаешься: сутки пластом лежала, жизни ни в одном глазу. А тут, гляди, встала, живая вся из себя. Да еще и подарков понатащили.
– Так все плохо?
– А чего хорошего?
– здоровый глаз собеседницы колюче сверкнул в ее сторону.
– Видишь, красавица я теперь, синеглазка - одноглазка. Мой ненаглядный решил, что два глаза роскошь, вот и помог прихорошиться.
– Девушка нагнулась к тумбочке, щелкнула засовчиком, долго шарила рукой, вглядываясь здоровым глазом в темное нутро, наконец чертыхнулась, сказала с досадой: - Сигареты кончились! Ничего не понимаю, вчера еще были, а сегодня уже нет: то ли сама скурила, то ли взял кто. Меня, кстати, Люсьен звать, а по-простому - Люська. Если куришь - будем часто пересекаться. Здесь все дороги в курилку ведут. Ладно, пойду, стрельну у кого-нибудь, что-то ломает без сигарет, - девушка вышла.
– Грубая баба.
– Девушка с загипсованными руками резко встала.
– Грубая и неприятная!
Пожилая женщина вздохнула:
– Оксана, пусть ее - молодая, глупая.
Оксана выдохнула зло:
– Дура она, дура и шалава! Потому и глаз выбили, что живет не по-человечески. Только я понять не могу, почему вы, Анастасия Викторовна, ее защищаете.
– Оксаночка, я ведь тоже молодой была, - Анастасия Викторовна улыбнулась.
– Все по молодости глупости творят, куда без этого? А через них ума набираются.
– Нет, не все. Кто-то головой думает, а учится на чужих ошибках. И не собирает мужиков сотнями, довольствуется тем, что есть. У меня парень тоже не сахар, так что теперь, на улицу нестись собирать кого попало?
Анастасия Викторовна лишь вздохнула.
– А давайте подарки распаковывать!
– сменила тему Ольга.
– Еще успеем наругаться, времени хватит, а подарки все же не каждый день.
– И то верно, - согласилась Оксана.
– Только распаковывать тебе, у меня ручки не рабочие.
Ближе к вечеру приходили родители, оставив после себя смутное ощущение домашнего уюта и целую гору вещей. Погружаясь в сон, Ольга с улыбкой вспоминала, с каким восторгом Павел щупал гипс, а мать, нахмурившись, перечисляла содержимое многочисленных пакетов.
ГЛАВА 4
Скрипнув, отворилась дверь, возникло благообразное, обрамленное сединой лицо Эразма Модестовича. Главврач, шустрый старичок с хитрым прищуром веселых глаз, любимец больных и гроза персонала, совершал очередной утренний обход.
– Доброе утро, дорогие дамы, - он шутливо наклонил голову.
– Вижу, кто поживее - уже на процедуры убежали. Вот и хорошо, значит выздоравливают.
– Врач
– Здравствуйте, - Ольга улыбнулась врачу. Эразм Модестович поражал сочетанием противоречивых качеств: мягкий и обходительный с больными, в отношении подчиненных он был жестким и требовательным.
– Как нога?
– она пожала плечами.
– Я даже не знаю, зудит немного.
– Это хорошо, что зудит, - доктор потрогал лоб, попросил сказать "А", затем вставил в уши трубочки стетоскопа и стал слушать.
– Дышите... Так, хорошо. Еще дышите. А теперь не дышите... Замечательно.
Повесив стетоскоп на плечи, он внимательно взглянул на Ольгу.
– Ну что ж, моя дорогая, книжки - хорошо, но надо и физкультурой заниматься. Вы, насколько я помню, увлекались гимнастикой? Значит, с нашей программой справитесь. Как вам наша больница, хорошо ли кормят, не обижают ли?
– он взглянул вопросительно.
– Скажите, а почему вас так боятся?
– неожиданно для себя выпалила Ольга.
– Скажите пожалуйста, и кто это меня боится?
– он комично всплеснул руками.
– Ой, я, наверное, что-то не то спросила, извините, - Оля смущенно потупилась.
– Нет уж, вы продолжайте, продолжайте, мне очень интересно.
– Эразм Модестович поудобнее уселся на стуле, закинул ногу на ногу.
– Так кто же меня так боится?
Ольгу распирало любопытство. Махнув на приличия, она доверительно произнесла:
– Говорят, вы очень строгий, и даже ужасный.
– И вы этому верите?
– Нет, как-то не очень. Но говорят убедительно, с во-от такими глазами, - она широко развела руки, показывая с какими именно.
Пригладив бородку, главврач посмотрел в окно.
– Видите ли, милая, у нас, врачей, весьма своеобразная работа. Мы работаем с людьми, но...
– он задумался, подыскивая слова, - с людьми, что попадают в больницу помимо собственной воли. Мучимые недугами, они не в силах избежать лечения и доверяют нам самое ценное - свое здоровье. В болезни люди становятся особо чувствительны к окружению и немножко капризны. И мастерство врача не только в профессиональном облегчении телесных мук, но и успокоении душевных волнений. К сожалению, порой об этом забывают. Я же стараюсь напомнить.
Оля сказала со смешком:
– Наверное, вы чересчур строго напоминаете.
– Конечно, - врач сурово сдвинул брови, - раз в день секу провинившихся розгами, а по вечерам ставлю в угол.
– Улыбнувшись, он поднялся.
– Что ж, если больной задает такие вопросы, значит все в порядке. Как говорится: коли больному хорошо, то и врачу легче.
– Эразм Модестович встал, на прощание окинул взглядом палату и вышел, тихонько притворив за собой дверь.
– Хороший мужчина: добрый, отзывчивый, - вздохнула Анастасия Викторовна.
– На нашего школьного учителя похож, Петра Моисеевича. Физику у нас преподавал. Благообразный, седенький, добрейший души человек, но педагог был очень строгий и справедливый. Уважали его очень, а когда умер - всем классом пришли проводить.