Опаленные зноем. Июньским воскресным днем

Зубавин Борис Михайлович

Майор потыкал указательным пальцем землю. Она была достаточно тверда.

— Видите? — спросил он, теперь уже взглянув на сидящего рядом с ним часового.

— Что? — с готовностью и все так же настороженно спросил тот.

— Видите, землю приморозило. Это не куропатка. Она слишком легка, чтобы оставить глубокие вмятины на такой твердой земле.

— Сейчас куропатки жирные, тяжелые, — прошептал часовой.

— Верно. И все-таки это не куропатка.

— А кто?

— Не знаю. Надо во что бы то ни стало разгадать.

«А может быть, это в самом деле куропатка? — подумал он. — Почему бы не куропатка? Почему я убежден, что она не оставит таких глубоких вмятин? Если она и самом деле жирная, толстая?» Он на мгновение представил себе, как куропатка

бежит через полосу, вытянув шею, ссутулясь, переваливаясь с боку на бок и чуть помогая себе взмахами слегка растопыренных крыльев. Все оказывалось куда как просто и логично: она оставила следы на контрольной полосе. И нечего ломать голову, терзать себя размышлениями. Но как быть с Ференцом Голомбашем? Со всей этой его историей исчезновения из дома? Предположим, он мог идти по селу, по винограднику, по яблоневому саду. Что дальше? Куда он мог деться? Он же ясно сказал Геленке, что идет к Иозефу Варгашу, у которого, оказывается, и не бывал. Не бывал и исчез из Семионово. Но как увязать воедино этого здоровяка Голомбаша и куропатку?

— Нет, все-таки это не куропатка, — после продолжительного молчания раздумчиво произнес майор даже с некоторым сожалением и огорчением. Так сильно было искушение свалить все на куропатку. — Что же это, однако, могло быть?

Ноги занемели. Майор поднялся, прошелся вдоль полосы в одну сторону, в другую и вновь присел возле пунктира едва приметных следов.

Утро было слегка морозное, но тихое, безветренное и безоблачное. Сладко и печально пахло садом, обильным убранным урожаем яблок. Солнце еще не всходило, но небо на востоке, за Семионово, за крышами его разноцветных, пряничных домов, за купами каштанов и диких груш, уже порозовело.

Шофер и часовые, сгрудясь возле машины, молча, словно боясь нарушить царившую вокруг них утреннюю благодать, глядели на майора. Так минуло с четверть часа. Наконец майор поднялся и, строго и в то же время весело глядя на солдат, сказал:

— Голомбаш. Это прошел Голомбаш. Вот какой он хитрый, этот Ференц Голомбаш! Чуть было не обхитрил нас. А вы говорите: куропатка! — укоризненно обратился он к старшему наряда. — Не куропатка, а верзила Голомбаш.

Солдаты, пребывая в недоверии, почтительно молчали.

— Не верите? — с укором сказал майор, угадав по выражению их лиц, что они лишь из деликатности не решаются возразить ему. — В одном вы правы безусловно: Голомбаш не перебегал полосу. Нет. Он хитрее сделал. Он перекатился через нее. Поэтому и следов никаких не оставил. Лег и перекатился. И осталась одна строчка. Это носки его сапог тыкались, когда он перекатывался. Ах, Голомбаш, Голомбаш, хитрюга ты, Голомбаш!

Майору стало весело. Это всегда с ним бывало, если удавалось разгадать какую-нибудь хитрость, заковыристую штучку. А ведь он чуть не поддался на эту голомбашевскую выдумку, чуть не спутал здорового мужика с куропаткой. Вот был бы конфуз на весь отряд! Но теперь это «чуть было» не считается. Теперь в отряд будет доложено о нарушении, окончательных выводах, и надо ждать Голомбаша. А он денька через два-три, нагулявшись, пожалует как миленький.

…Майор не ошибся в своих предположениях. Ференц Петрович Голомбаш, колхозный конюх, погостив трое суток в сопредельном государстве, в пяти километрах от родного очага, возвратился и был задержан.

За нарушение границы он был крепко наказан, а много лет спустя опять стал примерным и почтенным гражданином села Семионово, но когда заходила о нем речь, то даже в Чоповичах говорили: «А, это тот Голомбаш, который ходил к двоюродному брату на именины!» И всем сразу становилось ясно, о ком идет разговор. Не перестали говорить такие слова, даже когда Ференц Петрович оказал пограничникам неоценимую услугу, проявив при этом доблесть и мужество.

Дело происходило жарким августовским утром, когда в колхозном саду было полно народу: собирали яблоки. Был тут и Голомбаш со своими конями — грузил корзины с яблоками на фуру, чтобы везти их на склад, когда в саду появились трое молодых людей с рюкзаками за спиной, в белоснежных сорочках и в шляпах с

перьями. Потом стала известна история этой троицы. Эти парни являлись подданными одного из сопредельных государств и решили идти в Париж, прослышав, что там можно, ничего не делая, загребать большие деньги. Ночью они перешли в другое сопредельное государство и, так как идти в Париж с пустыми руками им не хотелось, ограбили в том сопредельном государстве сельский универмаг, приоделись во все новое, набили вещами рюкзаки и тронулись в путь, но вместо того, чтобы поспешить в сторону Франции, ринулись в сторону Советского Союза, перешли контрольную полосу и очутились в семионовском колхозном саду. Но это потом все выяснилось, на допросе у майора Васина, а Ференц Петрович ничего такого не знал, он просто увидел чужих расфранченных парней, поставил на фуру корзину с яблоками и крикнул:

— Эй, откуда вы?

Парни, не сбавив шагу, отозвались:

— Идем к вам на помощь из города.

Это и вовсе показалось Ференцу Петровичу Голомбашу странным. Во-первых, город Чоповичи находился совсем в другой стороне, а во-вторых, какой дурак пойдет на колхозную работу в белой праздничной рубашке?

— Стойте-ка, — сказал Голомбаш, шагнув им наперерез. — Так дело не пойдет.

И в это мгновение в руке одного из парней сверкнул большой нож, а остальные бросились врассыпную. И быть бы Ференцу Петровичу раненым, да тут со стороны границы показалась тревожная группа, инструктор спустил Астру с поводка, и она в прыжке схватила занесенную над Голомбашем руку с ножом. Пришелец дико закричал, а Ференц Петрович, не мешкая, свалил его с ног одним ударом своего кулачища. Потом эти парни полмесяца ждали решения судьбы, так как сопредельные государства затеяли из-за них дипломатический спор: одно требовало их к себе, поскольку они являлись его подданными, а другое — к себе, поскольку они обокрали его сельский универмаг. Но эта дипломатия уже не имела особого значения для судьбы Ференца Петровича Голомбаша, героический поступок которого на некоторое время привлек внимание всего семионовского колхоза. Но лишь на некоторое время, ибо даже после того как Ференцу Петровичу вручили от имени начальника пограничного отряда ценный подарок и Голомбаш был приглашен майором Васиным в состав добровольной народной дружины, даже после всего этого торжества и в селе, и в Чоповичах к случаю говорили: «А, это тот Голомбаш, который ходил к двоюродному брату на именины!» О трех парнях, задержанных пограничниками при помощи Голомбаша, в таких случаях как-то само собою забывалось. Людям это казалось довольно будничным делом.

Глава тринадцатая

Майор направился к дому Голомбаша. Он миновал ворота заставы и вышел на главную семионовскую улицу. Стояла полуденная жара. В тихом безветрии млели каштаны. Улица была пустынной. Зато с веранд, увитых виноградной лозой, из распахнутых окон домов, из палисадников до слуха майора доносились обрывки фраз, смех, музыка, невнятный говор: жители села Семионово восседали за обеденными воскресными столами и ели куриную лапшу. По воскресеньям в Семионово поголовно все варят курятину. Это считается свидетельством достатка и изобилия. И никто из семионовцев не возит продавать на чоповичском базаре кур или петухов. А о цыплятах и говорить не приходится. Голомбаши тоже ели курятину. Красавица Геленка, лишь только майор Васин ступил за порог их дома, вскочила из-за стола, метнулась к буфету, стукнула по столу чистой тарелкой и, обворожительно улыбаясь, придвинула стул майору.

— Очень просим, — сказала она с поклоном.

— Будьте добры пообедать с нами, — проговорил Ференц Петрович. Геленка уже наливала в тарелку густую золотистую лапшу, а Ференц Петрович налил из кувшина в фужер темного вина, которое, как говорили всюду, нисколько не хуже, чем у дядюшки Поппа, торговавшего от колхоза «Красный луч» в подвальчике на площади возле чоповичского вокзала.

Майор не был чванлив, не дал Голомбашам возможности долго упрашивать себя и со словами: «А ну-ка, посмотрим, что сегодня приготовила дорогая хозяйка» — сел к столу.