Опанасовы бриллианты
Шрифт:
— Давно?
— Третий месяц пошел. Поминала она вас, велела зайти, а я, только похоронивши ее, слег в больницу. До того мне плохо было, Алексей Иванович, — думал не вытяну…
— Здоровый мужик, — сказал Городулин. — Еще меня переживешь.
— А мне и не надо, — спокойно ответил Колесников. — Вспоминать особенно хорошего нечего, разве что вразбивку…
— Слушай, ты что пришел-то? — возмутился Городулин. — Я ведь все эти нюни не перевариваю…
— Я написал завещание, — бухнул Колесников. — По всей форме. Третьего
Он волновался, и только сейчас Городулин увидел, как он плох: серое, словно немытое лицо и бледные бесформенные губы. «Ах ты, господи, — подумал Городулин. — Как же его скрутило, беднягу!..»
— Биография моей жизни вам известна, — продолжал Колесников. — Родичей у меня нету. Детей я не наплодил. Придут чужие люди, составят акт, а это мне не интересно. И написал я завещание на вас…
— А ну тебя к лешему, — рассердился Городулин. — Ей-богу, нет у меня времени, Колесников, слушать разную чепуху!
— Имейте уважение, — попросил Колесников. — Если вы, Алексей Иванович, думаете, что деньги у меня божьи, с тех годов…
— Да ничего я не думаю. Слушать не хочу…
— Заработал я их своим хребтом. Откладывали с покойницей по сто целковых в получку. Хоть капитал и не велик — десять тысяч, — однако помирать, не зная, в чьи руки попадает, боязно…
— Не волнуйся, государство распорядится, — поднялся Городулин. — Ну, мне пора домой.
— Государство — вещь большая, мне бы чего-нибудь поменьше. — Колесников поднялся вслед за ним. — Если на всех делить, это и по копейке на нос не выйдет…
Они вышли в коридор. У Городулина стучало в висках. Закрывая кабинет, он пошатнулся от головокружения. В полутьме сводчатого коридора Колесников не заметил этого.
— Так как же, Алексей Иванович, возьмете?
— Отвяжись, — поморщился Городулин, привалившись плечом к стене. — Мне самому впору… — Он не договорил. — Проводи-ка меня лучше домой…
Можно было, отдавая ключ дежурному, вызвать машину, но хотелось глотать и глотать свежий воздух. На улице ему полегчало. На всякий случай взяв Колесникова под руку и стараясь дышать равномерно, глубже, Городулин ворчал:
— В карты проигрывал мешками — не боялся…
— А я не свои, Алексей Иванович, проигрывал.
— Уж если так приспичило, завтра пойди к нотариусу, перепиши на детский дом в Пушкине. Ей богу, Колесников, — обрадовался вдруг Городулин, — хорошая мысль! А?..
Когда они дошли до Городулинского дома, Алексею Ивановичу снова стало плохо.
Он пролежал дней десять. Антонина Гавриловна делала все, что предписывали врачи, и кое-что от себя. Последние годы гипертония мучила Городулина не раз.
Звонил начальник управления, справлялся, как здоровье Алексея Ивановича, предлагал путевку в санаторий. Разговаривала с ним Антонина Гавриловна громко,
— Обрадовалась, — проворчал он. — Любишь чуткость… Не великое дело — звонок.
— Ладно, ладно, не капризничай. Тебе все плохо: не позвонил — худо, позвонил — тоже худо. Не знаешь уж, к чему и прицепиться…
— В санаторий не поеду, — сказал Городулин.
— Это почему?
— А чтоб не привыкали, что я болен.
Из Челябинска вернулся Белкин. Когда он пришел проведать Городулина, Антонина Гавриловна успела предупредить его в прихожей, что врачи категорически запретили Алексею Ивановичу разговаривать о делах.
Белкин приехал счастливый: Гусько удалось схватить, его привезли в Ленинград. Подробности распирали Белкина, но в комнате сидела Антонина Гавриловна и усердно штопала носки. Да и лицо Городулина было непривычно небритое, нездоровое. От всего этого Белкин стал разговаривать каким-то глухим, больничным голосом.
— Ты что, простужен? — недовольно спросил Городулин.
Белкин откашлялся и уже более громко соврал, что его прихватило в вагоне. Они пили чай тут же, у постели Алексея Ивановича, на тумбочке. Антонина Гавриловна спросила, как в Челябинске с продуктами.
— Исключительно все есть, — сказал Белкин, у которого не было времени, да и нужды бегать по магазинам: он питался в столовой.
— А промтовары?
— Полно. Я даже купил себе два носовых платка: забыл дома положить в чемодан…
— Что нашли во время шмона? — спросил вдруг Городулин, мрачно до той поры молчавший.
На лице Белкина выразилась растерянность, он покосился в сторону Антонины Гавриловны.
— Сейчас же прекрати, Алексей! — оборвала она мужа. — Никаких шмонов. Я знаю, что это — обыск.
Поговорить так и не удалось. Чтобы не выглядеть совсем уж глупо, Белкин стал длинно рассказывать содержание кинофильма, который он видел в Челябинске. Не сказал он только, что пошел в кино потому, что следил за санитаркой, у которой ночевал Гусько. Картину он смотрел урывками, и теперь, в пересказе, Антонина Гавриловна так ничего и не могла понять.
— Какой-то он у тебя бестолковый, — сказала она мужу, когда Белкин ушел.
— Да он и картины-то не видел, — досадливо отмахнулся Городулин. — Наблюдал, наверное, за кем-нибудь в кино…
На другой день в управлении к Белкину подошел Лытков и спросил о самочувствии подполковника.
— Замечательно чувствует себя, — ответил Белкин. — Уже поправляется.
Лытков покачал головой и сказал:
— С такими вещами, как гипертония, в его возрасте не шутят…
Дело с назначением Феди Лыткова, хотя его и не отпустили на курорт, затягивалось. Кадровики уж было подобрали ему место, заготовили проект приказа, но пока Лытков числился за отделом Городулина, поскольку оттуда его направили в Москву на учебу.