Опасайтесь лысых и усатых
Шрифт:
Тут я замолчал, потому что не знал, что он делает, «товарищ-то мой», с этим ножом. Сидит, что ли, на берегу и точит о камень?
– …вообще носится, как с писаной торбой, – закончил я не понятную никому ворчливую фразу. Я как бы серчал на своего «товарища», который надоел мне со своими глупостями и особенно с ножом.
Подошедший к костру как-то по-своему меня понял, придвинулся к огню поближе. Это мне не понравилось. Навязчивый очень к ночи. Никакого доверия и дружбы не вызывал этот сумеречный, худощавый, как тень, человек.
– У вас тоже хороший нож, – сказал он, кивнув на мою финку, облепленную чешуей подлещиков, которая валялась у костра.
– Да это так… финка, – ответил я, намекая, что у моего товарища ножичек похлеще. Вот только что же он с ним сделал? Почему ищет?
Может, он его метал? Куда метал? В дерево? Зачем? Совсем дурак? Возможно.
Нет, мне не хотелось, чтоб товарищ мой был таким дураком, который мечет ножи в деревья. Может быть, он его мечет в рыбину, вышедшую на поверхность? В жереха? А ножик на веревочке? Неплохо. Редкость, во всяком случае… товарищ, который мечет нож в жереха, вышедшего на поверхность реки! Такой мне по нраву.
– Финка… У меня тоже когда-то была, – сказал сумеречный человек и взял в руки мою финку, пощупал лезвие подушечкой большого пальца. – Вострая…
– Положь на место.
– Что ж, и потрогать нельзя?
– Нельзя… Это нож… моего товарища.
Товарищ мой мифический, кажется, обрастал ножами. Один он метал в жереха, второй валялся у костра.
– У него что ж, два ножа?
– Больше, – ответил я. – Я точно не считал. А у вас есть нож?
– Отобрали, – махнул он рукой.
– Отобрали?
– Когда брали – тогда и отобрали… а нового не успел завести…
Вот так. Его, оказывается, брали. Я это сразу почувствовал.
Сумеречный человек молча смотрел на огонь. Кажется, вспоминал задумчиво о том славном времени, когда у него еще не отобрали нож. Интесно, что он делал этим ножом? Похоже – ничего веселого. Разговор о ножах мне нравился все меньше и меньше.
– А зачем товарищу-то вашему столько ножей?
– Андрюхе-то? – переспросил я.
Мне казалось, что «товарищу моему» пора получить какое-то имя. И оно возникло легко и просто: Андрюха. Рыжий, большой, даже огромный Андрюха, немного лысоватый. Метнул нож в жереха, да не попал.
Нож хоть и на веревочке, а утонул, и вот теперь Андрюха ныряет посреди реки, идет нож. Мне ясно было видно, как ныряет огромный Андрюха посреди тихой реки, шарит по дну пальцами.
– Что ж он делает с ножами-то? – отчего-то хихикнул сумеречный. – Солит, что ли?
– Мечет, – лаконично ответил я. И все-таки добавил, пояснил: – В жереха!
Человек, у которого отобрали нож, задумался, вполне напряженно размышляя, каким образом Андрюха может метать нож в жереха. Работа эта проходила с трудом, и я, чтоб поддержать усилия, добавил:
– Он у нас… вообще… ножевик.
Это слово особой ясности не внесло, и я отошел немного от костра и покричал в сторону
– Андрюха-а-а… Андрюха-а-а!…
С берега никто не ответил. Голоса женщин или чаек давно уже там утихли.
– Как бы не утоп, – пробормотал я себе под нос.
– Да не утопнет, – успокоил меня человек, лишенный ножа, – сейчас подойдет.
– Пора уж… – ворчал я на Андрюху. – Уха готова… ладно, пускай пока поостынет.
Я снял с огня котелок, отставил в сторону. Пар от ухи не стал смешиваться с дымом костра, встал над котелком отдельным пенным столбом. Человек сумеречный к ухе не придвигался, но сидел прочно, поджидая, как видно, Андрюху.
– Ладно, – сказал я, – остынет… похлебаем, пока нет Андрюхи. А ему оставим.
Я протянул ложку сумеречному.
– Ну, давай, пробуй.
– Да уж дождись товарища-то, – сказал он, встал и быстро пошел от костра в сторону деревни.
– Эй, да погоди ты, постой. Попробуй ухи, тут на всех троих хватит…
– Да ладно, – не оглядываясь, махнул он рукой. Быстро надвигалась ночь, и фигура его пропала, удаляясь от меня в поле. Скоро ее уже не было видно.
Я хлебнул ухи, подсолил, поперчил. Потом отошел немного от костра и снова крикнул туда, в сторону реки:
– Андрюха-а-а-а… Андрюха-а-а!…
Совсем уже стемнело, когда я услышал издалека:
– Иду-у…
Taken: , 1
Нулевой класс
Приехала к нам в деревню новая учительница. Марья Семеновна.
А у нас и старый учитель был – Алексей Степанович.
Вот новая учительница стала со старым дружить. Ходят вместе по деревне, со всеми здороваются.
Дружили так с неделю, а потом рассорились. Все ученики к Алексей Степанычу бегут, а Марья Семеновна стоит в сторонке.
К ней никто и не бежит – обидно.
Алексей Степанович говорит:
– Бегите-ко до Марьи Семеновны.
А ученики не бегут, жмутся к старому учителю. И, действительно, серьезно так жмутся, прямо к бокам его прижимаются.
– Мы ее пугаемся, – братья Моховы говорят. – Она бруснику моет.
Марья Семеновна говорит:
– Ягоды надо мыть, чтоб заразу смыть.
От этих слов ученики еще сильней к Алексей Степанычу жмутся.
Алексей Степанович говорит:
– Что поделаешь, Марья Семеновна, придется мне ребят дальше учить, а вы заводите себе нулевой класс.
– Как это так?
– А так. Нюра у нас в первом классе, Федюша во втором, братья Моховы в третьем, а в четвертом, как известно, никого нет. Но зато в нулевом классе ученики будут.
– И много? – обрадовалась Марья Семеновна.
– Много не много, но один – вон он, на дороге в луже стоит.
А прямо посреди деревни, на дороге и вправду стоял в луже один человек. Это был Ванечка Калачев. Он месил глину резиновыми сапогами, воду запруживал. Ему не хотелось, чтоб вся вода из лужи вытекла.