Опасная красота. Поцелуи Иуды
Шрифт:
— Синтетическая кровь почти не имеет вкуса, — не оборачиваясь, проговорил он, сделал небольшой глоток и со стеклянным звуком поставил бокал обратно на полку. — Что-то вроде подслащенной воды. Вампиры пьют ее, чтобы жить, но не получают никакого удовольствия, как люди от принятия пищи. Или темные, которые питаются настоящей человеческой кровью.
Со спиной, прямой, как доска, я опустилась край черного дивана, ощущая всей кожей мягкость велюра, которым он был обит.
Порезы на руках как-то нехорошо, колюче саднило, но заикнуться о том, что мне нужно в больницу, я боялась.
Но еще больше боялась
И он обернулся.
— Я не думал, что однажды забуду, ради чего отказался от живой крови, — проговорил Тернер и под его неотступным взглядом что-то во мне дрогнуло. — Я принял неправильное решение. Прости. Прости, Моника, что тебе пришлось участвовать в этом. Моя вина. Процесс над Росси будет закрытым. Ты не станешь свидетельствовать против него. Это тебя не коснется, я обещаю.
Он извиняется? Он сожалеет? Железный кардинал Коул Тернер, без жалости калечащий вампиров и людей за попрание норм морали, из-за одной только меня поступается своими принципами?
Он опускается передо мной, сидящей на диване, на колени так, что его лицо с яркими синими глазами оказывается вровень с моим лицом. И я смотрю в них — они не холодные, не отстраненные, нет! Кардинал смотрит на меня с волнением и мне настолько дико видеть это в нем, что я чувствую, как тону в его глазах.
Тону — и от этой странной, неправильной близости сладко-сладко замирает и болезненно напрягается низ моего живота.
Святые, это неправильно! Только не Коулом Тернером! Только не с ним!
А он между тем берет кисть моей руки — сплошь в свежих порезах, гладит занемевшие пальцы, и от его прохладных прикосновений боль угасает, сходит на нет…
— С самой первой минуты, как только тебя увидел… — негромко начал он и замолчал, не поднимая взгляда от моих рук. — Ты была похожа на ангела — живая, настоящая и такая чистая. Так смешно ни о чем не подозревающая… Не представляющая, что воскресила во мне. Я смотрел на тебя издали. Смотрел в твои растерянные глаза, в которых отражалось пасмурное февральское небо… Ты не замечала… Я и сам не заметил, как мой мир переместился в них. Мир, состоящий из двух половин, Моника. Мои обетованные небеса.
— Целительство? Ваш вампирский дар — целительство, как у князя Константина Леоне? — только и смогла прошептать я, глядя на свои руки, с которых его умелые чуткие пальцы как будто по волшебству стирали глубокие кровящие порезы.
— У нас с Его Сиятельством одинаковые способности, — Тернер едва заметно усмехнулся. — Как правило, для родных братьев это характерно.
Мне казалось, что я схожу с ума. Я по-настоящему сходила с ума. От него и от того, какие вещи он говорил. От его прикосновений и его близости. От того, какими глазами он на меня смотрел.
— В отличие от старшего брата, я пользуюсь сверхспособностями крайне редко, и это отнимает у меня очень много сил. Синтетика накладывает свой отпечаток на дары.
Кольцо земледельца на безымянном пальце правой руки Тернера — символ его принадлежности к высшему духовенству, и я не могу оторвать от него взгляда.
Ему не полагается иметь связь с женщиной. Не полагается жены и детей.
То, что он сейчас делает — преступление для служителя церкви его ранга.
То, что чувствую сейчас я — преступление против всех норм
Ласкающими движениями Его Высокопреосвященство кардинал Коул Тернер поднимается от моего запястья к локтевому сгибу, на котором багровеет укус отвратительных зубов Дино Росси, который под его прикосновениями блекнет и вскоре совсем исчезает, как будто это был всего лишь грим и его смывала чистая прохладная вода.
— Я посчитал, если возложить на тебя эту унизительную миссию, то я смогу избавиться от наваждения, — мои руки чувствуют его дыхание и дрожь пробегает по моему напрягшемуся телу. — Я думал, что это спустит тебя с моих небес, а я останусь в незыблемости и чистоте своей веры. Я был прав, Моника. Я понял это, когда ты вышла и стала танцевать, мой прекрасный ангел. Когда раскаленной лавой потекла по моим венам. Неизбежная и… желанная. Когда Кастор Трой поднял твою жилетку, за которую я в тот момент был готов отдать жизнь… Я понял, что ошибся, Моника. Ошибся, потому что готов последовать за тобой хоть в ад.
Пуговица за пуговицей он медленно расстегивает на мне свою рубашку и разводит полы в стороны, обнажая кривой порез, начинающуюся у диафрагмы и кончающийся внизу живота. Там, где две пуговицы, оставшиеся застегнутыми, прикрывают наливающееся тягучей, смазкой лоно, густой, как патока.
— Знаешь, что я почувствовал, когда на исповеди ты сказала, что влюблена? — он смотрит мне в глаза, и под этим полубезумным взглядом я чувствую, как твердеют мои соски, чуть-чуть прикрытые жестким льном полов рубашки. — Взять тебя прямо там, в капелле перед алтарем Каина, а потом пойти и убить его. Этого мудака, в душе не представляющего, насколько он счастлив. Нормальные мысли для священника, принимающего исповедь, как думаешь, Моника?
В шоке от услышанного, от его леденящих душу откровений я медленно покачала головой, не в силах вынырнуть из-под толщи бездонного мертвенно-холодного океана его глаз.
— Так кто же он, ангел мой? Назови имя, — Коул опустил взгляд от моего лица ниже. Шея… Ниже. Ниже, святые небеса! — Ты не имеешь права промолчать, когда тебя спрашивает кардинал.
— Никто, — выдохнула я и, не отдавая никакого отчета в своих действиях, развела ноги, позволяя ему придвинуться ближе — между них.
Дыши, Моника… Дыши, потому что, когда Его Высокопреосвященство Коул Тернер касается прохладными губами места между грудей, где начинается порез, воздуха резко становится мало, а внизу живота, кажется, вот-вот что-то лопнет — так там сладостно-напряженно и болезненно-тяжело.
Положив руки на мои оголенные бедра, он медленно спускается поцелуями вниз, и я впиваюсь ногтями в обивку дивана под подушечками пальцев — раздвинув ноги, чувствую лоном нежную бархатистую текстуру черного велюра. Моя влага пропитывает его насквозь.
Нежную, но не настолько, как прохладные губы Коула Тернера на моей раскаленной коже.
Полы его рубашки окончательно разошлись, обнажив мои груди — затвердевшие соски покалывает, как под слабыми электрическими разрядами. Коул на миг замирает, тяжело дыша, а затем обхватывает полное полушарие красивыми холеными пальцами и из моих уст вырывается стон. Поймав мой стон и мой затуманившийся взгляд, он проводит вокруг ареолы языком, а затем накрывает ее губами, вбирая сосок ртом.