Опасное хобби
Шрифт:
Вадим, осторожно ступая и стараясь ничего не трогать, приблизился к лежащему старику, наклонился над ним и боязливо тронул лоб пальцами. Почувствовал какой-то необычный холод, не живой, а именно мертвый, бездушный лед. Или это просто от страха так показалось…
Кто же это сделал? И перед глазами вдруг совершенно отчетливо возник улыбающийся Бай. Но ему-то зачем? То есть как это — зачем? Вон же — все стены пустые! И когда только успел?..
И опять потекли перед глазами минуты, проведенные в Переделкине: Бай настойчиво предлагает выпить… задает совершенно ненужные и дурацкие вопросы… говорит, что звонил деду,
А дверь, выходит-то, была открыта. Для кого? Господи, ну надо же быть таким идиотом! Да для него, для Вадима, конечно! Вот для кого разыгрывался весь этот спектакль с незапертой дверью. Трагическая развязка…
Но почему он тогда уж, для полноты, так сказать, картины, еще и милицию не предупредил, что преступник скорее всего вдоме? А кто сказал, что не предупредил? Может, как раз в эту минуту оперативники и поднимаются по лестнице…
Вадим тут же метнулся к двери, приник к глазку, прислушался, но на лестнице никого не было.
Так, расписка-то Бая есть… а где же миллион? Димка его украл! Ясно как Божий день. И эта расписка выглядит теперь его собственным обвинительным заключением. Потому что свидетелей передачи денег у Бая окажется ровно столько, сколько ему потребуется.
Вадим тяжело выдохнул застоявшийся в легких воздух и вдруг подумал, что, может, зря он валит на Бая?.. Но тогда кто же? Эти придурки рэкетиры? А впрочем, почему бы и нет? Но дверь-то, дверь! Эти, наоборот, захлопнули бы, да еще на все запоры заперли, чтоб и открыть-то потом не сра зу.
Вадим провел ладонью по лбу и заметил, что она мокрая, будто под краном держал. Все! Что бы ни произошло, в любом случае здесь он теперь лишний. Нет его здесь, и никогда не было. Утром был, забрал картины, отдал Баю, взял расписку, а денег никаких не брал. А те, что в кейсе, там, в машине, те за совсем другие дела. Если угодно — картина жены. И — никаких!
Глядя под ноги, он вернулся в кабинет. Вынув из кармана носовой платок и накинув его на пальцы, как этот жест демонстрируют в каждом фильме все оперативники, чтобы не оставлять следов, Вадим попробовал открыть дверцы письменного стола — глухо. В этой сейф, значит, не лазали. О нем как-то обмолвилась Ларка. Искать у деда ключи — гиблое дело, у него кругом сплошные секреты… Хотя постой! Ларка говорила… да, точно, есть у деда старый матерчатый чемодан. На антресоли!
Осторожно ступая по ковру, чтобы, не дай Бог, не раздавить еще чего-нибудь, хватит уже, и без того придется эти замечательные ботинки выбросить где-нибудь, стекла ж наверняка на подошвах следы оставили, Вадим прошел по комнатам с пустыми стенами, вышел на кухню. Придвинул табуретку к антресоли. Кинул на нее газету и забрался. За дверцами была такая пылища, что и не хочешь, а наследишь. Вадим внимательно оглядел свалку из сумок и чемоданов, мешков и свертков и заметил наконец в самом углу неприметный такой клетчатый рулон — свернутый в трубку мягкий матерчатый чемодан. Осторожно, благо ростом природа не обидела, вытащил его, закрыл дверцы, табуретку поставил на место, а на газете развернул матерчатый сверток.
Вот оно! Батюшки святы! Ай да дед! Ведь и в голову не придет искать в таком зачуханном мешке,
Да, вот уж этого вполне достаточно даже на краю света…
Вадим осторожно свернул все обратно, обернул газетой, осторожно открыл дверь, еще раз огляделся, теперь-то уж точно в последний раз, и, мысленно попросив у деда прощения, аккуратно и почти бесшумно защелкнул за собой входную дверь. После чего платком вытер дверную ручку…
…Именно теперь, понял он, следовало быть предельно осторожным и внимательным, не терять бдительности ни на секунду. И так до самых последних секунд вэтом городе, точнее, в этой стране.
Из телефона-автомата на Садовом кольце бы позвонил Кисоте. Та немедленно, будто с нетерпением ожидала его звонка, сняла трубку — голос был у нее приятно мелодичный и чуточку загадочный. Его же заметную одышку она, конечно, приняла за естественное волнение по поводу предстоящего свидания. Предстартовое волнение.
Справившись о ее настроении и служебных делах, с которыми пора бы уже и кончать, Вадим предложил Алевтине Филимоновне слегка изменить условия встречи, чем, возможно, насторожил ее. Но он не стал томить душу одинокой и голодной девушки и сказал, что около половины седьмого будет ждать ее на Солянке, возле института с колоннами, кажется, чего-то медицинского, а ей надо будет пройти всего два шага, зато не надо светиться у подъезда ее министерства. Алевтина сразу же согласилась. Вадим так и понял, что время она выбрала не из-за работы, а чтобы сплетен избежать. А кроме того, ей и самой уже не терпелось продолжить так удачно начавшуюся игру.
Жила Алевтина в удобном месте, в Филях, в доме розового, или, как его еще недавно называли, цековского кирпича. И двухкомнатная квартира представляла собою нечто!
Вадим прошелся по комнатам и вполне оценил вкус хозяйки. О чем не преминул немедленно доложить, за что был вознагражден искренней благодарной улыбкой, а следом — несколько робким, однако для начала очень даже впечатляющим, хотя и беглым, поцелуем в щеку, около кончика усов. Отлично!
Хозяйка пожелала принять душ после работы. Вадим был послушен, как ребенок. Но пока журчала вода, выдернул обе вилки из телефонных розеток. Она вышла свежая, хорошо пахнущая, в тяжелом, как у Ларки, парчовом халате. Черт побери, никуда от аналогий не денешься, помешались они на этих царских одеяниях, что ли? Вадим ворчать-то ворчал про себя, а на самом деле нравился ему этот Ларкин халат — твердый, будто из дерева. А как он распахивался навстречу ожидаемой ласке! Нет, ничего. Возбуждает. И это то, что сейчас надо.
— Никаких кухонь! — решительно заявила Алевтина. — Кухня для обыденности. А праздник для души можно сотворить только там, где отдыхает тело.
И снова пахнуло на Вадима рассуждениями супруги: правда, у нее эти мысли звучали грубее, конкретнее. Она знала местопребывание собственной души, о чем часто сообщала Вадиму, задыхаясь от переполнявшей ее сытости. Господи, ну когда же наконец он избавится от этого наваждения! Ведь ни о чем подумать нельзя, чтобы она тут же не возникла перед его внутренним взором, да еще в таком виде, в позе такой, что… а!..