Опасное молчание
Шрифт:
Вокруг Платона царило радостное оживление. Оказалось, что все поселковые рыбаки живы и невредимы: еще до шторма они укрылись в Херсонесе.
Расходясь, женщины только плечами пожимали: черного дна морского Платон не испугался, лишь бы поскорее «к ней под юбку». Дня прожить вдали от кабацкой Васьки не может, засела у него в крови, «точнехонько лихоманка».
Кое-кто из обидчиков Саши и его матери на всякий случай спешили унести ноги. Знали: из-за турчанки Платон не очень-то заведется, а вот мальчонка — как-никак родная кровь. Вскипит
Платон глухо сомкнул брови над запавшими глазами и спросил Анфису, показывая на Сашу:
— Это чьих рук дело?
— Марфа, ее работа, — отозвалась вдова. — Подговаривала баб, чтобы скинуть Софью и Сашу с обрыва. Такое наплела, такое!.. Пересказывать — только бога гневить. Лютость у кабатчицы к дитю твоему из кожи вон лезет, беда б через то не вышла…
А Севиль… Она стояла, придерживая за плечи сына, опустив горящие радостью и любовью глаза.
Саша, всхлипывая, подошел к Платону, вскарабкался к нему на руки и, обхватив ручонками шею, уткнулся в нее мокрым холодным носом.
Загрубевшая большая рука Платона заметно дрожала, когда он приглаживал разметанные волосы Саши. И этот проблеск отцовской ласки вдруг вернул Севиль надежду.
Но то, что произошло в следующую минуту, было страшно и заронило на всю жизнь в сердце мальчика нестерпимую боль стыда.
Мать упала на колени перед отцом, обхватила окровавленными руками его босые ноги и начала их горячо целовать.
— Не ходи… Я не пущу тебя к ней, — обливаясь слезами, шептала она. — Не пущу…
Отец опустил Сашу, поднял за плечи Севиль, разжал спекшиеся губы и словно огнем дохнул:
— Этого не проси!
— Тогда убей меня!.. — взмолилась женщина. — Втопчи меня в землю!.. Я не хочу жить!.. Убей!..
— Пусти, — оторвал ее от себя Платон. — Не будет по-твоему и баста!
Лицо Платона было страшно. Но страшно не гневом, а безумной страстью к той, другой, имевшей над ним большую власть, чем сама смерть.
Он замкнулся в каменном молчании и пошел, шлепая босыми ногами по мокрым камням, ни разу не оглянувшись.
— Я не хочу жить!!! — в исступлении билась Севиль.
— Сама заковала себя в кандалы неволи! — крикнула Анфиса, хотя у нее сердце разрывалось от жалости к несчастной. — За что его любишь? Ведь надругался над тобой и сыном! Али хочешь Сашу круглым сиротою оставить?
При упоминании о сыне Севиль пришла в себя, но вся тряслась и вздрагивала.
— Сашу пожалей, совсем ведь окоченел. Застудится. И мои там заждались…
Севиль с трудом поднялась. Ни кровинки в лице. Сделала пару шагов, пошатнулась и рухнула бы на камни, да Анфиса успела подхватить ее.
К восьми годам чернокудрый Сашка вытянулся, возмужал. И следа не осталось от доверчивого, открытого взгляда. Всегда угрюмый, озабоченный. После страшной истории у обрыва стал заикаться. Давно уже не называл Платона «папаней». Не дрожал от страха, боли и стыда,
К шаланде Платона Саша близко не подходил. Чтобы не умереть с голоду, мальчик помогал крестной рыбачить. А Севиль оставалась дома с малышами — у вдовы Анфисы их было трое, старшему еще и шести не исполнилось.
Тяжелого труда, выдержки, смелости требует рыбацкое дело. Только удача отца не дружила с Сашей: поди порыбачь без мяса, если даже дурные бычки и те на креветку не идут.
Как-то, глянув на плачущих, отощавших ребятишек, Саша решительно сказал, заикаясь:
— К-крестная, уйдем в мо-море. Я знаю, где с-скумбрия косяками х-ходит…
— В открытое море на нашем-то корыте?! — всплеснула руками Анфиса.
— Уг-гоню ш-шаланду отца!
— Не знаешь что ли кабацкую Ваську? Вызверится, так с поселка беги!
— Ну что ты, что ты, Искандер [3] ! — испуганно зашептала Севиль, будто кто-то мог их подслушать. — Отец тебя в землю вгонит…
— А в-во! — показал кулак Саша, и при этом грозно сверкнули из-под черных густых бровей его глаза. — Я д-дол-жен накормить детей.
— Долго жить тебе, сынок, — сквозь слезы улыбнулась Севиль. — Пусть будет, как ты говоришь. А господь смягчит сердце твоего отца, я буду молиться…
3
Александр (турецк.).
Анфиса раздобыла мясо еще с вечера. И на рассвете, когда море сонно перебирало камни у причала, рыбачка и мальчик подкрались к шаланде Платона. Поставили парус и ушли в море.
На этот раз им здорово повезло. Такому богатому улову мог позавидовать и Платон.
Он и подстерегал их, сидя на днище опрокинутой лодки кумы Анфисы. Курил самосад, придумывая для похитителей одну казнь страшнее другой.
Ястребом налетел на Сашу, ударом в грудь сбил мальчика с ног. От Платона разило монополькой и табаком. Волосы и борода всклокочены, руки трясутся, рот перекошен. Ох, до чего ж лют и страшен!
— Нет, нет! — кинулась с кулаками на мужа подоспевшая Севиль. — Не тронь его! Мальчик сделал доброе дело…
Перепуганные дети Анфисы, с которыми прибежала Севиль, заревели, бросились к матери.
— Задушу! — грозился Платон, схватив Севиль за горло.
И вдруг Саша с ошеломляющей быстротой, точно кошка, прыгнул на спину отца, вцепился ему в волосы и повис на них.
— Ах ты, змееныш! — прохрипел Платон, выпуская Севиль. На короткое время он растерялся — такой решимостью дышало искаженное яростью лицо мальчика.