Опасное соседство (Узы моря. Опасное соседство. Возвращение)
Шрифт:
Ей постоянно казалось, что мать вскоре умрет, погибнет в автомобильной катастрофе, и эти мысли не давали ей покоя.
Во всем, разумеется, виновен был ее недуг, ибо страхи Анны не имели никаких оснований — мать ее была абсолютно здорова и вполне благополучна, — хотя она действительно очень любила мать и боялась потерять ее. Скорее, они были связаны с тем, что ей было страшно предстать в одиночку перед враждебным окружающим миром, самостоятельно вести хозяйство на ферме, общаться с людьми, принимать решения. Вторая мучившая ее тревожная мысль была связана с тем, что у матери, как казалось Анне, медленно, но верно иссякают последние средства, оставленные отцом, и ей, Анне, непременно придется пойти работать, чтобы они не умерли с голоду, хотя уже сама мысль о работе была невыносима. Кроме того, Анна подозревала, что стала бесплодной
И хотя ни одна из этих постоянных ее тревог никакого отношения к реальной действительности не имела, логические доводы не помогали. Даже утрата кота на фоне этих мрачных мыслей не воспринималась ею столь же трагически. Тревога буквально изгрызла ей душу; это была какая-то бесконечная череда безжалостных пыток, после которых ни на что не оставалось сил.
Если бы Анна хоть раз обмолвилась о своих страхах Джеймсу или матери, те непременно постарались бы как-то успокоить ее, привести какие-то убедительные аргументы, однако все их старания все равно оказались бы напрасны, ибо такова уж была природа ее болезни.
Она смотрела на мир вокруг словно через окошко темницы — того страха, в котором жила постоянно и из которого не было выхода. Все это Джеймс Уиндем понимал отлично и сразу начал лечить Анну новейшими лекарственными препаратами.
Ни один мозг не может выдержать пытки постоянной недостаточностью эндорфинов, и теперь требовалось лишь время.
Анна хорошо помнила, когда именно возникли эти бесконечные тревоги и кошмары, — скорее всего, как казалось ей, в тот период, когда она стала принимать противозачаточные пилюли, сильно испугавшись однажды, что могла забеременеть. Она тогда как раз готовилась к весенней сессии, а кроме того, почти завершила свой затянувшийся роман с Грегом; вскоре Грег вылетел из университета, а потом она и вовсе потеряла его из виду.
Она ничего не говорила тогда матери, но потом рассказала все Джеймсу. Даже о том, как сперва ей показалось, что она буквально травит себя этими пилюлями, а потом у нее действительно что-то разладилось во всем организме.
Она вступила в бой с недугом как всегда мужественно: совершала длительные прогулки, точно наказывая себя за что-то, хотя именно прогулки вроде бы на какое-то время приостановили тот ползучий паралич, что постепенно охватывал ее ум и волю; писала письма Грегу, объясняя, почему не желает больше иметь с ним какие бы то ни было отношения; с мрачной, даже какой-то яростной решимостью погрузилась в учебу, однако мрак неотвратимо, подобно раковой опухоли, окутывал сознание, и в итоге все пути к спасению оказались отрезанными.
Мысль, порой казавшаяся соблазнительной, о том, чтобы лишить себя жизни, покончить с этим кошмаром, теперь не давала ей покоя, хотя раньше такое даже в голову ей не могло прийти. День за днем ее существование все более напоминало бесконечный спуск вниз, в какой-то бездонный колодец, некое перерождение, граничащее с самоуничтожением. Она словно наблюдала за собой издалека, однако все же убежать от себя не могла; и тоскливая тревога той Анны, которую поразил страшный недуг, передавалась и другой Анне, которая была связана с первой как бы прочной пуповиной, порвать которую можно было лишь с помощью самоубийства. И она ждала, надеялась и продолжала терпеть это бесконечное странствование по кругам ада, ибо была достаточно сильна, чтобы понимать: она вполне может победить, изгнать разрушительный яд тревоги из своей души; и все же каждый новый день начинался с тяжких сомнений, и день за днем эта бесконечная, бессмысленная пытка все больше истощала ее волю. Так что любое соприкосновение с жизнью заставляло ее израненную душу вздрагивать и съеживаться вне зависимости от того, сколь благожелательны были окружавшие люди. Она жила, точно лишенная кожи, совершенно незащищенная, чрезвычайно уязвимая. Физически это проявлялось в том, что у нее постоянно, хотя и не очень заметно, дрожали руки, и она ничего не могла с этим поделать.
Джеймс не стал призывать на помощь психотерапию, ибо Анна давно уже миновала ту стадию, когда подобные сеансы еще способны
Спускаясь по старой, скрипучей лестнице, Анна свернула не там и случайно оказалась в баре, залитом ярким неоновым светом. Лампы отражались в натертом паркетном полу, не застланном коврами, и в сверкавшей зеркальной стойке, где виднелись ряды бутылок. Посреди бара за игорным столом двое молодых мужчин в шортах играли в какую-то явно увлекательную и сложную игру, а все остальные посетители, выстроившись у стойки бара и облокотясь на нее или сидя к ней спиной на табуретах, следили за игрой. Большинство зрителей тоже были в шортах. До Анны долетали непонятные восклицания, явно имевшие целью подбодрить, игроков, и громкий смех. Бородатый мужчина, сидевший лицом к Анне, которая так и замерла в дверях, вглядываясь в лица мужчин у стойки, окутанных пеленой табачного дыма, подтянул отвисший животик и выпятил грудь. Потом поднялся, оперся загорелым коленом о край стола и перестал играть, с открытым ртом уставившись на девушку. Второй игрок, сидевший к ней спиной, так что виден был хвост вылезшей из шортов рубашки, тоже обернулся.
Анна была в светло-зеленой хлопчатобумажной блузке-безрукавке, в юбке из той же материи и кожаных сандалиях; никаких украшений — ни сережек, ни кольца, ни даже часов на руке — и ни малейших следов косметики. Кожа на руках и ногах девушки была гладкой, загорелой, хотя лицо казалось болезненным, чуть желтоватым, под глазами залегли темные круги. Зато волосы, густые, прямые, черные, красиво блестели.
В баре воцарилось молчание, слышно было лишь шуршание вентилятора под потолком да позвякиванье стаканов в раковине за стойкой. Вдруг в дверях появился управляющий гостиницей, и Анна, мгновенно почувствовав спиной его присутствие, повернулась к нему и, точно во сне, послушно пошла за ним к выходу, мимо дежурного, в небольшую, темноватую гостиную. За их спинами снова послышались, ставшие странно громкими, даже пронзительными, голоса и смех.
В гостиной она обнаружила только отца и сына Уиндемов; оба они встали ей навстречу. Лица обоих были покрыты здоровым загаром, казавшимся розоватым в свете лампы с розовым абажуром, стоявшей в углу; Анна разглядела еще мягкие коричневые кресла, три черных чайных столика и небольшую, ярко освещенную стойку, а возле нее — несколько черных табуретов. И заказала бокал вина.
Управляющий сновал туда-сюда, стараясь угодить им, и в конце концов даже принес в гостиную меню. Он, похоже, сам был и владельцем этой гостиницы, но самое главное — большим любителем сельскохозяйственных растений: то ли профессионалом-ботаником на пенсии, то ли просто просвещенным дилетантом. Особенно он интересовался различными заболеваниями культурных растений и сообщил, что безумно разочарован равнодушием местных фермеров к его научным изысканиям. Джеймс всегда проявлял интерес к различным типам людей, причем не только с профессиональной точки зрения, и люди с удовольствием изливали на него целые потоки собственных проблем. И правда, легко было поддаться почти гипнотическому очарованию его внимательных, поразительно синих глаз.
По приглашению Джеймса управляющий подсел к ним, пока они обедали. Это был маленький, темноволосый, энергичный мужчина, еще не старый. Он ревниво следил, с аппетитом ли они едят приготовленный им собственноручно фирменный бифштекс с грибами и помидорами, и частенько поглядывал на Анну, сперва даже пытаясь о чем-то с ней заговорить. Однако Джеймс умело направил разговор в нужное русло, и от Анны требовалось лишь улыбаться порой да кивать.
Ела девушка очень мало. Иногда она поднимала глаза на ботаника, ставшего владельцем гостиницы, но глаза ее ровным счетом ничего не выражали, из-за чего тому явно становилось не по себе, и в конце концов он куда-то удалился, извинившись, и более не показывался, пока они пили специально для Джеймса разысканное каберне.