Опасный беглец. Пламя гнева

Человек шел ночью и спал днем. Тесный кожаный пояс он давно бросил в лесу, скинул и обувь, шел босой. Чтобы не сбиться с дороги, он останавливался иногда и подолгу слушал ночные звуки. С Большого Колесного Пути и ночью доносились ослиный рев, хлопанье бича, дальний скрип колес. Человек шел стороной от дороги — чащей, кустарником, высокой травой.

В полдень, в тяжкий зной, когда дороги в Индии безлюдны, как безлюдны бывают улицы на севере в глухую полночь, он взбирался на дерево и смотрел вперед. Там, где река Джамна светлой полосой пересечет Большой Путь, где широкую песчаную дорогу перережет верблюжья тропа, — там он повернет на север.

Человек шел неслышно, стопой легко касаясь земли, почти не взметая пыли, как ходят индусы и как не умеют ходить англичане.

Он шел и пел:

Чандала, чамара, Сакра-Чунда!…

Не давай им пощады, Чунда-Сакра,

Не давай им пощады, Чунда-Валка,

Убей всех саибов, развей их по ветру,

Чандала, чамара, Сакра-Мата…

За спиной у путника, в крестьянской полотняной сумке, лежал хлеб. Обыкновенный жесткий хлебец пресного теста, шириною не более ладони, — чапатти, хлеб солдатского рациона, с сухими завитками по краям. Человек ел корни в лесу, жевал горький шиповник, молодые побеги бамбука, ячменные зерна, подобранные по краю поля, — хлеба он не трогал.

Иногда путник вынимал хлебец, внимательно разглядывал узор на нем, похожий на вязь старинного письма, и прятал снова. Хлеб высох и окаменел за долгие дни пути, стал тверд как кирпич, сушенный на солнце.

Через много дней путник повернул на север. С каждым часом он удалялся теперь от Большого Колесного Пути, всё реже попадались ему большие селения, джунгли ближе подступали к дороге. Бывали часы, перед восходом солнца, когда путник, уже не прячась, шел открытой дорогой. Здесь в Ауде, в недавно присоединенных провинциях, еще ничего не знали… Весть о том, что произошло на много миль южнее, близ Калькутты, еще не могла дойти до этих мест.

Но иногда вдруг на человека нападал страх, его начинало трясти, словно то, от чего он ушел, снова настигало его; казалось, на теле, по тем местам, где еще недавно впивалась

веревка, снова вздувались полузажившие рубцы — на ногах, на спине, на руках у предплечий. Судорога била человека, он сворачивал с тропы в чащу, в колючие заросли, в высокую, выше головы, траву, шел кругами, без дороги, непролазным болотом…

— Плохо, Инсур, — шептал он тогда самому себе. — Ты теряешь спокойствие крови, так тебя легко поймают, Инсур!…

У бамбуковой рощи, близ перекрестка двух дорог, большой и малой, путник свернул направо. Сквозь заросли он пробился к ручью, неприметному на первый взгляд в чаще, лег на берегу и уснул. Спал он долго, солнце успело подняться, иссушить землю, накалить воздух и склониться к западу. Бродячий пес подошел к ручью, обнюхал траву, босые ноги человека, плечо, потом потянулся к сумке, брошенной рядом. Человек проснулся от голодного урчания: собака, почуяв хлеб, рвала зубами полотняную сумку. Человек вскочил, он даже побледнел от волнения: пес едва не обокрал его! Он пнул собаку ногой и осмотрел сумку. Нет, хлеб цел, слава богу!

Уже почти стемнело, он пошел дальше, неровной тропою сквозь частый лес.

Эти места были путнику знакомы, он останавливался несколько раз и смотрел вокруг. Скоро заросли поредели, соломенные хижины большой деревни с двух сторон обступили лесную тропу. Путник подождал, когда совсем стемнеет, подошел к одной хижине и стукнул в тростниковую дверь.

Дверь отворилась, хозяин вышел, поглядел, тихо вскрикнул и впустил гостя.

— Издалека? — спросил хозяин.

Путник сел и сложил на коленях усталые руки.

— Калькутта, — сказал путник.

— О-о, какой долгий путь тебе пришлось пройти, Инсур! Что ты видел в пути?

— Много видел! — сказал Инсур. — Женщины в бихарских селениях уже толкут в ступках сушеные листья вместо риса… Нищие бродят по улицам Аллахабада и из помета лошадей и верблюдов подбирают зерна. Во многих местах старики и дети уже вышли в леса и гложут молодые побеги бамбука.

— Скоро и у нас будет то же, — глухо сказал хозяин.

Инсур помолчал.

— Хлеб? — спросил Инсур.

— Вот наш хлеб! — хозяин достал из тростникового короба сухую лепешку и разломил. Просяная мякина посыпалась из разлома, как темный песок.

— Где же ваш рис?

— Увезли саибы.

Лицо Инсура потемнело.

— Трудной дорогой я пробирался сюда, — сказал Инсур. — Лесами и болотами, сквозь частый бамбук и колючую преграду джунглей. Белка не пролезла бы там, где проходил я. Но и здесь, вдали от больших городов, за лесами и каменистой степью, они нашли вас, Ордар-Синг!

— Тигр не разбирает дороги, когда рыщет по лесу за добычей.

— Тигру надо обломать лапы!…

Путник вынул хлебец из сумки и положил на стол. Хозяин взял хлебец в руку и долго смотрел на узор из сухих завитков.

— Барракпур? — спросил хозяин.

— Барракпур! — ответил гость.

— С чего начали?

— Начали с патронов.

Они заговорили очень тихо. Хозяин кликнул хозяйку, быстро сказал ей несколько невнятных слов и отдал хлебец. Хозяйка тотчас закопошилась в темной, неосвещенной половине хижины, в неурочный час раздула огонь в очаге, замесила пресное тесто… Мужчины ждали.