Опавшие листья
Шрифт:
— Переносится действие в Пизу и спасен многотомный роман, — смеясь, сказал его собеседник.
Через приемную проходили люди и исчезали за тяжелыми темными дверями… У одних были листы бумаги, у других вороха газет. Два раза выходил и Абрам. Он позвал одного из говоривших, потом вышел и кинул молодому еврею:
— Написали?
Тот вскочил, собрал разбросанные листки и подобострастно сказал:
— Написал.
— Давайте.
Абрам исчез в дверях кабинета.
Было четыре, половина пятого. Липочку никто не звал.
Наконец дверь кабинета открылась.
Служитель подбежал к нему и, показывая глазами на Липочку, начал что-то говорить.
— В типографию, — сказал важно Абрам служителю, передавая портфель, и, кивнув головой Липочке, процедил: — пожалуйте.
Липочка пошла за ним.
В просторном кабинете пахло дорогою сигарою. Сизый дым струйкой протянулся над столом и стоял, не улетая. Громадный стол был заставлен бронзою и завален бумагами. Липочке особенно запомнилась большая темной бронзы статуэтка, стоявшая на углу стола. Она изображала худую, стройную, обнаженную женщину в бесстыдной позе.
Абрам сел в глубокое кресло за стол и круглыми глазами сквозь пенсне смотрел на Липочку.
— Я — Липочка Кускова, — тихо сказала Липочка. Абрам не шевельнулся.
— Сестра Andre и Ипполита… Ваших товарищей по гимназии. Они бывали у вас… Я тоже два раза была.
— А! — промычал Абрам. — Чем могу быть полезен?
— Мой отец… профессор… умирает в больнице для умалишенных… У нас совсем нет денег… Платить нечем… Я должна была оставить место… Я ищу работу…
— М-м… — сказал Абрам и засунул руку в карман.
У Липочки темнело в глазах. Толстая золотая цепь с брелоками и печатками на большом круглом животе Абрама парализовала ее.
— Я бы могла переводить… Я знаю французский…
— Мало знать, — сонно, в нос, проговорил Абрам. — Надо быть литературным человеком, уметь литературно писать…
Он вытащил из кармана белую двадцатипятирублевую бумажку и протянул ее через стол Липочке.
— К сожалению, мест нет… У меня все полно… Но… я рад помочь вам… Я любил ваших братьев… Мне жаль, что Ипполит не послушался меня и пошел по революционной дороге… Он подавал надежды… Возьмите!.. Я вам даю…
— Простите, — чуть слышно, чувствуя, как кровь приливает к ее щекам, сказала Липочка. — Я прошу труда!..
— Я вам сказал, у меня нет места. Берите!
Липочка нагнула голову и быстро пошла к дверям. Абрам кисло скривился, пожал плечами и спрятал ассигнацию в карман.
— Идиотская дворянская гордость, — пробормотал он. Липочка не помнила, как вышла из кабинета, как, сутулясь и пряча глаза с неудержимо бежавшими слезами, прошла через приемную, спустилась по лестнице и вышла на улицу.
"Мама! Что же это!?.. Мама, что же ты?" — билась тоскливая мысль.
XXIII
"Мама, что же ты?" — думала Липочка и смотрела прекрасными глазами на бледнеющее над лиловым лесом небо.
Было свежо, но пахло весною, и в говоре воды в канаве было что-то успокаивающее.
— Весна идет!.. Весна идет!.. — говорили воды, и в запахе земли, полей была сила, возбуждавшая
За углом по просохшей каменной панели бодро постукивали каблуки. Липочка узнала шаги. Улыбка скрасила ее бледное лицо.
Лисенко в черной шинели с желтыми кантами почтового ведомства показался из-за угла.
— Здравствуйте, Венедикт Венедиктович, — сказала Липочка. — Как мило, что вы не забываете меня. — Добрый вечер, Олимпиада Михайловна… Как я могу вас забыть!.. Вы знаете… Я говорил уже вам…
— Оставьте, — перебила Липочка. — Оставьте, оставьте… Не надо этого, Венедикт Венедиктович. Не надо милостыни… Я уже сегодня и так оскорблена…
Липочка рассказала Лисенко свое утреннее приключение. Лисенко слушал внимательно, прерывая иногда ее рассказ словами: — Очаровательно!.. Грациозно!.. Вот нелепица!..
Он мало переменился после гимназии. Белые волосы были коротко острижены, плоское рыбье лицо было покрыто веснушками. Ни усов, ни бороды у него не было, и трудно было сказать, сколько ему лет.
— Вот в том-то и дело, — начал Лисенко. — В том-то и дело, что вы все никак не желаете понять. Еели говорить о милостыне, так это уже я вас прошу мне ее дать.
— Да, что вы, Венедикт Венедиктович… Да нет!.. Вы с ума сошли!.. Какая уже я невеста… Вы посмотрите на меня… притом нищая…
— Олимпиада Михайловна, я люблю вас такою, как вы есть. Мне богатство не нужно. Это очаровательно — богатство! Что мне оно. Вот нелепица-то. Я не настаивал раньше только потому, что прав за собою не чувствовал. А сегодня… Прямо грациозно вышло!..
— Будет… будет!.. Заткнитесь, Венедикт Венедиктович… Будем друзьями… Ну, что говорить о том, что все равно никак невозможно!
— Я понимаю, Олимпиада Михайловна, что, конечно, как вы дворянка, а я мещанин, ваш отец профессор, а дедушка генерал и вы в книгах каких-то записаны, и герб имеете, а мой папаша полотерных дел мастер был — но жизнь уравняла нас, а любовь…
— Будет, Венедикт Венедиктович… — отмахиваясь, сказала Липочка, и краска побежала по ее зеленовато-бледному усталому лицу.
— Вы прекрасны, Олимпиада Михайловна. И вам надо только счастье и спокойствие души. И сегодня молитвами вашей матушки…
— Ну, ладно… О любви и о прочем бросьте, что же было сегодня?
— Понимаете, сегодня… Да нет, это просто чудо! Вот и не верь тут в промысел Божий… Сегодня в конторе начальник, Афанасий Гаврилович, подзывает меня и говорит: — "Лисенко, вы не согласились бы поехать помощником начальника Джаркентской конторы? Там вакансия…" Очаровательно, понимаете… Ведь в Джаркенте-то ваш братец, Федор Михайлович, служит в линейном батальоне… Понимаете, перст судьбы. Ну, думаю, теперь королева сердца уже никак не откажет… Грациозно все это как выходит… Сама судьба за меня. — "Конечно, — говорю я, — и с превеликим даже удовольствием", а ведь это, Олимпиада Михайловна… Это подъемные… это прогоны… Насчитали мы с Афанасием Гавриловичем двести сорок шесть рублей девяносто четыре с половиной копейки… Очаровательно… Целое состояние, как вы полагаете? Капиталист я — вот нелепица-то!..