Опавшие листья
Шрифт:
— Тебе смешки, а ты подумай, что он переживает. Дворник, замыкавший квартиру на ключ, подошел к коляске и, сняв картуз с головы, слушал Варвару Сергеевну.
— Ты, Семен, заглядывай, пожалуйста, на квартиру. Как бы воры не забрались, — говорила Варвара Сергеевна.
— Оборони Бог. Вот как дом стоит, никогда мы про воров не слыхали.
— А ремонт на лестнице делать будут, смотрите, мастеровой народ ох какой!
— Да, маляры-то, барыня, нам, почитай, все известные. Что мы! Не русские, что ли? Не крещеные люди! Грех какой!..
— Ладно, Семен, а все поглядывай! Ну, трогай.
— Семен! —
За городом, у деревни Ручьи, купили у девочек, бежавших за коляской, букетики ландышей. Варвара Сергеевна спросила молока. Девчонка сбегала в избу и принесла холодный, покрытый капельками, помятый жестяной кувшин и стакан. Густое молоко медленно лилось из кувшина.
— Хочешь? — спросила Варвара Сергеевна у Феди, когда в коляске все напились.
— Не надо, мамочка… А впрочем, дай. Девчонка запросила за молоко двугривенный.
— И гривенника за глаза довольно, — сказала тетя Катя. Варвара Сергеевна дала двугривенный.
— Бог с ними! — сказала она. — Пусть наживаются. Ишь, оборванная какая!
— Ты грамотная? — спросила Лиза.
Девочка тупо смотрела на барышню и вздыхала.
— Несчастная, — сказала Лиза, когда коляска снова покатилась по пыльной дороге.
Невесела, безрадостна была окружающая природа. Небо в облаках низко приникло к болотам, поросшим чахлой кривою березкою и жалкими низкими соснами. Тощий скот бродил по болотам. Пастух в сермяжной свитке, босой, стоял у дороги и смотрел на коляску. Болота сменились пахотой. Тяжелые прямые пласты земли были перевернуты и лежали желтые от песков, длинные и прямые. Потом шли чахлые, чуть поднявшиеся овсы. Их сменяли золотистые прямоугольники полей, поросших цветущей куриной слепотой и дудками. Все было ровно. И лес вдали темный, сосновый ровным прямоугольником вступал в поля.
По сторонам дороги потянулся молодой невысокий осиновый лесок, и сразу за зеленым лугом, на котором была привязана пестрая, черная с белым корова и бродил с колокольчиком на шее лохматый, такой же пестрый, теленок, стали в линию за палисадниками дачи. У крайней калитки стоял шест, и на нем длинным языком мотался фантастический белый с голубым флаг.
— Куда ехать-то? — спросил кучер.
— А вот за церковью трактир будет, а за трактиром, значит, направо по улице, — сказала Варвара Сергеевна.
Она волновалась: доехали ли возы, все ли благополучно довезли.
У большого трактира с большой красной вывеской золотом с разводами было написано "Муринский трактир", а внизу — "Постоялый двор. Продажа питей распивочно и навынос". В тени старых раскидистых берез, росших за деревянным забором с калиткой с надписью "Вход в сад", на деревянном дощатом помосте стояло несколько тарантаек, накрытых холстами. За трактиром вправо широкой аллеей берез шла улица. На боковой стенке трактира была прибита доска и на ней написано "Охтенская улица".
И только проехали березы и въехали на пустое место между полей, Федя увидел возы, стоявшие у маленькой, крашенной в голубую краску дачки.
Дамка увидела коляску, с лаем и визгом бросилась навстречу и прыгала к самому лицу Варвары Сергеевны.
Варвара Сергеевна крестилась и тяжело вылезала из коляски. У нее отекли ноги и кружилась голова.
Феня, сменившая шляпу платочком, шла ей навстречу.
—
— Золотой человек твой Игнат, Феня. Одно беда, что пьет.
— Рабочему человеку, барыня, трудно без этого, — сказала Феня.
Девочки и Федя с вынутым из корзины Маркизом Карабасом уже обежали всю дачу и смотрели с верхнего балкона. Миша угрюмо шел за матерью. Ломовые развязывали веревки и снимали рогожи.
XXXI
В Троицин день Федя проснулся от тихого шелеста над головой и сладкого запаха молодого березового листа. Мама привязывала к его постели молодую березку.
Он потянулся, не открывая глаз. "Милая моя мама", — подумал он. — Обо всем-то она подумает, обо всем позаботится. И как было бы невозможно жить без нее"… И только Варвара Сергеевна взялась за тонкую, оклеенную обоями дверь, он тихо окликнул ее:
— Мама! Мамочка!
— Что, Федя?
— В церковь пойдем?
— Пойдем, родной.
— Кто да кто?
— Ты, тетя Катя, няня и я.
— А Липочка и Лиза?
— Отказались. Сказали, что после придут, в народе толкаться, — вздыхая, сказала Варвара Сергеевна.
— Мама, мундир надеть?
— Иди в коломянковой блузе. Тепло совсем. Солнце. Хороший день.
Федя с Мишей спали на самом верху, на третьем этаже, "в гробу", как называли они свою каморку под крышей. Стоять можно только посредине комнаты, а с боков, где стояли кровати, спускалась крутая крыша.
У большой белой каменной церкви Александровской постройки «кораблем», в ограде между больших берез и тонколистых ив, среди могил священников и попечителей храма, гомонил на кладбище празднично одетый народ. Дачники и дачницы под пестрыми прозрачными зонтиками, барышни в малороссийских и мордовских костюмах, в косах с разноцветными лентами, с челками, спущенными на лоб, в монисто из янтаря, стеклянных бус и кораллов на загорелых шеях, студенты в синих и красных, расшитых по вороту косоворотках, гимназисты, кадеты пестрым узором разместились между воротами ограды и церковью. Вился над ними сизый дымок папирос, и трепетал молодой задорный смех. По могилам прилегающего к ограде кладбища разместились деревенские парни, в пиджаках поверх цветных рубах, в сапогах гармоникой и в черных картузах с блестящими козырьками. Девки, в пестрых ситцевых платьях и платках, некоторые по-городскому в шляпках и прическах на затылке, в мантильях и «пальтишках», стояли отдельно от парней, лущили семечки и задорно перекликались с парнями.
В церкви было тесно. По одну сторону стояли мужики в свитках. Маслянистые, с тщательно расчесанными рыжими, темными, седыми и лысыми затылками головы были напряженно тупы. Среди мужицких, пахнущих махоркой и дегтем черных, серых и коричневых кафтанов, ближе к амвону резкими пятнами легли белые кителя исправника и двух офицеров и несколько чиновничьих вицмундиров с золотыми пуговицами. Правая сторона церкви была занята бабами. Здесь крепко пахло коровьим маслом, ситцем и луком. Темные и пестрые платки, повойники, кички и шляпки с цветами непрерывно колебались, точно цветущий луг под напором ветерка.