Опция поиска
Шрифт:
шарахнув дверью, выметался наружу. Возвращался с пивом или с коньяком, по
ситуации. Спиртное его не усмиряло, и он продолжал бузить, но уже на других
оборотах, глумливо-пьяным голосом поминая матери какие-то прошлые грешки, о
которых Лере слышать совсем не хотелось. И как она полагала, матери тоже.
Потом настал момент, когда Лера не вытерпела и сорвалась. В начале его
очередного заскока она вскочила из-за стола и принялась вопить, чтобы тот
заткнулся,
слышать, как он изводит мать, и потому что она не желает больше быть этому
свидетелем и участником. Вопила свирепо, каким-то чужим, незнакомым голосом,
отдавая себе отчет, что готова ударить сволочь любым тяжелым предметом, который
только окажется у нее в руках. Наотмашь и со всей силы.
Видимо, отчим Николай это усек и испуганно заткнулся. Потом зыркнул
ненавидяще на мать и лживым голосом произнес, обращаясь к Валерии:
– Ладно, ладно… Я же любя…
А мать подняла голову от супа и отчеканила:
– Ты как смеешь так с Николаем Ильичом разговаривать, дрянь?
Тогда Лере было шестнадцать. В восемнадцать она устроилась на работу и
сняла на двоих с девчонкой из Талдома комнату у одинокой бабки-пенсионерки. А
потом она все делала сама, и держалась на плаву только сама, не рассчитывая на
помощь и поддержку. Ни на чью и никогда.
И никогда не считала одиночество трагедией. Это не трагедия, а свобода.
Поспешное первое замужество и последовавший за ним скоропалительный развод
лишь укрепили Леру в этом мнении.
А потом ей повстречался Лёнька, и она вспомнила, как это сладко – быть
маленькой девочкой под попечением сильного мужика. Лёнька был старше Леры
всего на два года, но тем не менее, он был значительно старше ее. Потому что тут же
принял на себя ее проблемы и захотел быть щитом от любой беды. И опекать, и
бдить, чтобы не наделала глупостей, и вникать в мелочи ее, Лериной, жизни, желая
предупредить все ее ошибки и просчеты. И защищать от врагов.
Так ей казалось. Так ей хотелось верить.
Она слушала, что резким надтреснутым голосом высказывает ей мать, едва
разжимая бледные губы, и до нее все никак не доходил смысл услышанного. Лера
поначалу решила, что маму не поняла. Или, что Леру не поняла мама. Но ночью она
подслушала, как та, пресмыкаясь перед своим подонком, говорила: «Но Коленька! Я
полностью с тобой согласна, она невменяемая, но что я могу поделать, радость
моя?! Придется терпеть… Ей половина квартиры принадлежит… Давай, ты
отпишешь ей свои метры в коммуналке, в той дыре жить все равно невозможно. А
отсюда мы ее потом через суд выпишем,
Отчим Николай вновь разразился грязной бранью, и обзывал мать такой-то
дурой, и захлебывался от злого возмущения, ярясь и сипло вопрошая, какое право та
имеет распоряжаться его жилплощадью, и Лерина мать суетливо заверяла его, что
он ее не так понял, и что все будет, как он захочет.
Лера дослушала сцену до конца, нисколько не чувствуя угрызений совести или
стыда. Ни одной слезинки тогда не выкатилось из ее глаз. Она не возненавидела
мать. Все было хуже. Она стала ее презирать. И если Лере и было стыдно, то лишь
перед покойным папой. За ныне здравствующую мать.
Сейчас ее глаза были также сухи. Но как же ей больно!.. Лёнька, незаметно
ставший для нее самым главным человеком в жизни, не просто предал ее, как
предала в юности мать. Муж оказался подонком. Бессердечным, циничным негодяем.
Муж нашпиговал ее сигареты и гель какой-то дрянью. Ядовитой дрянью,
завезенной из индийских джунглей. Или из латиноамериканских. Или африканских
экваториальных лесов.
Зачем нашпиговал? Глупый, наивный вопрос. Для того, чтобы померла ты,
Лерка, в страшных конвульсиях, разве не так? Если уж от одной затяжки тебе
делалось так худо, то можно представить, что случилось бы, оцарапай ты этими
жалами кожу, когда решила принять душ.
В результате девочке Юле, подрабатывающей на карамельки торговлей
продвинутых «колес», досталась бы не одна только воропаевская фирма, но также и
принадлежащая тебе, Лера, часть совместно нажитого добра. Половина квартиры,
половина дачи. А Миху ей папенька отдаст целиком, папенька добрый.
Навряд ли Воропаев планирует соединить судьбу с Антониной Турчинской,
которая свою судьбу уже соединила с полукриминальным Артуром. Может, только
порезвиться слегка под девизом «а вспомним годы молодые». Но для Леры это не
является утешением. Похоже, Воропаев решил загладить вину перед брошенной в
младенчестве ни в чем не повинной малюткой и обеспечить ее на долгие годы
материально. И приступил к выполнению плана масштабно, решив раздавить
толстой подошвой, как бестолково снующего таракана, раздражающую помеху –
мертвой хваткой вцепившуюся в свой хабар и порядком надоевшую жену.
«Как же так, Лёнька, как же так! Я ведь тебе всё доверила, жизнь тебе свою
доверила, а ты… А ты, оказывается, такой»
Лере припомнился разговор мужа с нотариусом Костенко, подслушанный ею
накануне. Теперь ей стало понятно, о какой подстраховке шла речь. Покойники не