Опер любит розы и одиночество
Шрифт:
— Догадывалась, но не верила. Он ведь действовал почти в открытую. Все преступления продумывал до мелочей. И нигде не оставил ни одного отпечатка, не совершил ни одной ошибки. Умен, нагл, циничен. Как тут угадаешь с первого раза?
Мы поднялись по лестнице. Издалека я увидела Резника. Он не выделялся из толпы. Не привлекал чужого внимания. Он смешался с толпой, превратившись в одного из посетителей выставки, словно всю сознательную жизнь обретался по ювелирным салонам и вернисажам.
«До чего красивый парень! Эх, была бы я помоложе, не устояла бы перед
— Что вас так рассмешило, Гюзель Аркадьевна? — спросил Юрий Григорьевич.
— Глупость подумала, смешную и совершенно неуместную, товарищ полковник.
Знал бы он, о чем я подумала. Интересно, а о чем думают мужчины в экстремальных ситуациях?
Я сделала знак Резнику, дескать, остаешься до особого распоряжения. А мы с полковником важно направились к служебной «Волге». Приятно ощущать себя великой и мудрой. Даже в моей походке проявились эти два качества. Ноги пружинисто ступали по февральскому снегу, молодцевато вибрируя, и я зачем-то подумала: «А отчего бы и не тряхнуть стариной? Не соблазнить ли мне красивого Резника? Будет что вспомнить в старости…»
— Вы сейчас куда направляетесь, Гюзель Аркадьевна? — Я вздрогнула от вопроса, неожиданно прозвучавшего в самый неподходящий момент.
— На квартиру к Шаповалову. А что? — Соблазнительный образ Резника мгновенно улетучился вместе с черной курткой и короткой стрижкой.
— Не боитесь?
— А там Линчук подстрахует. Да и Шаповалов — мужик здоровый. Нет, не боюсь.
— Может, мы обойдемся показаниями Крупина?
— Нет, этого мало, — уверенно заявила я. — Мало показаний Крупина. Надо подождать, вдруг он клюнет на приманку и придет к Шаповалову. Что толку, что мы знаем все его преступные делишки? Ведь Крупин не знает, кто убил Николаеву, Сухинина, Телегина…
— И Коровкину, — закончил мою мысль полковник Деревяншин. — Будь осторожна. Не лезь под горячую руку. — Он предложил мне переднее сиденье, открыв дверцу машины.
— Слушаюсь, товарищ полковник! Не полезу под горячую руку. А под ногу можно?
Я обогнула «Волгу» и влезла на заднее сиденье — не люблю надувать щеки, лучше быть собой при любых обстоятельствах. Даже в случае неожиданного прибытия долгожданной удачи.
Где она гуляла? Где ее черти таскали? Удача, доложу я вам, весьма легкомысленная особа, загуляет где-нибудь с молодым и красивым пареньком, и жди ее, распутницу. Хорошо хоть дождалась, не сломалась, выдержала. Правда, совершила при этом миллион ошибок.
— Юрий Григорьевич, мало ли, я замотаюсь. Сделайте одолжение, сдайте за меня командировку. Если я просрочу, меня потом тетки из ФЭУ заклюют.
— А вы их боитесь?
— Боюсь, — честно призналась я, — до судороги боюсь. Мне кажется, в них клокочет не растраченная на мужчин жизненная энергия. Страшное дело, товарищ полковник. Бедные их мужья!
— А они все не замужем, — рассмеялся Юрий Григорьевич.
— Откуда вы знаете?
— Я все знаю, — загадочным голосом ответил полковник Деревяншин и замолчал, бережно прижимая к груди папку с надписью «На доклад генералу».
Надо
Доживу ли я когда-нибудь до лучших времен? Вряд ли, времена не выбирают, в них живут и умирают…
— Юрий Григорьевич, почему вы так хотели, чтобы я занималась расследованием?
— Это же бальзам для вас. Если вы не будете себя растрачивать на людей, вы уподобитесь теткам из ФЭУ. Женщинам, я хотел сказать.
— Вы всех женщин жалеете?
— Всех. — Юрий Григорьевич улыбнулся.
— Но всех жалеть невозможно. С таким же успехом я могу жалеть всех мужчин поголовно. Что это за точка зрения?
— Это не точка зрения. Это внутри человека. Либо есть, либо нет.
— Юрий Григорьевич, вы похожи на священнослужителя. Какая-то высшая форма христианской добродетели.
— А чем это плохо? — прищурился Юрий Григорьевич.
— Любая добродетель питается за счет других людей, не обремененных лишними добродетелями, то есть старых и добрых грешников. Не верю в добродетель!
— При этом оставаясь добродетельной, — опять рассмеялся Юрий Григорьевич.
— Если бы вы знали, какие грешные мысли меня посещают. — Перед глазами снова всплыл туманный образ Славы Резника.
Я забилась в угол и больше не произнесла ни звука до самой Кирочной.
На углу Кирочной я тронула водителя за плечо.
— Останови, я выйду.
И молча, не попрощавшись, помчалась на квартиру Шаповалова.
Если я начну прощаться с Юрием Григорьевичем, пожалуй, не выдержу, расплачусь или еще что-нибудь сотворю. Лучше ринуться в бой, не раздумывая и не тратя драгоценные мгновения на лишнюю суету. Я сосредоточилась и попыталась представить дальнейшие действия господина из мебельной корпорации.
Как он войдет в квартиру к Шаповалову? И не следит ли он за входом в квартиру?
Я должна принять меры предосторожности. Он может меня опознать. И тогда он вряд ли войдет в квартиру. Что делать? Я окончательно превратилась в Семен Семеныча Горбункова. Вопрос «что делать?» звучал во мне, постепенно превращаясь в оглушающую симфонию. Я сняла дубленку, сунула ее в целлофановый пакет, а голову обмотала шарфом. По крайней мере я смогу войти в подъезд никем не узнанной. Мало ли какая-нибудь хозяйка выскочила на улицу раздетой. А там, на площадке, я смогу проникнуть в квартиру.
Я включила мобильный, поиграла разноцветными кнопками и услышала родной голос Линчука:
— Давай быстрее, мы картошку жарим.
За время совместной работы он научился узнавать даже мой звонок. Я решила обойтись без приветствий.
— Миша, пусть Костя выглянет на площадку, есть там кто или нет? А ты сзади стой.
— Нет там никого, мы уже проверяли.
— Еще раз проверь! — Мой трубный голос загремел по всей Кирочной.
Я оглянулась. Совсем как в шпионском фильме, играю в прятки. Потом съежилась, между прочим, не играю в прятки, а разоблачаю опасного преступника.