Операция №6
Шрифт:
«Надо бы не две, а по крайней мере три группы отправить для встречи», — подумал он, и эту мысль изложил перед Птицыным, как только тот вошел в землянку..
Но не куривший Птицын, войдя в землянку, сразу «зашелся» кашлем.
— Однако, Федор, ты бы поменьше курил, что ли? — сказал он, красный от приступов кашля. — Или не такую махорку крепкую. А то — один курит, а пятеро плачут. У Веры вон даже глаза слезятся. Задохнуться можно!..
— Верно, — согласился Чернопятов. — Самосад крепкий, черт бы его побрал! Бросить
— Да не бросишь ведь! — махнул рукой Птицын.
— Ну, это уж дудки! — рассмеялся Чернопятов. — Как это — не брошу? Кто сильнее, по-твоему: человек или его привычки?
С этими словами он вынул из кармана кисет и, шагнув к двери, вытряхнул из него махорку.
— Ну, а трубка без табака никому не повредит, — проговорил он, зажимая зубами мундштук, и обернулся к Вере:
— А кисет дарю тебе… ты можешь вышить на нем подходящую монограмму и преподнести молодцу, какой тебе больше понравится.
— Мне никто не нравится. — тихо, с печалью отозвалась девушка, и Чернопятов понял, что невольно причинил ей боль.
Он знал, что незадолго до войны Вера Холодова сильно увлеклась молодым кудрявым телеграфистом станции Сухов — Сергеем Кирьяковым. Но грянула война, и девушка вдруг узнала, что этот молодой, жизнерадостный и веселый парень оказался предателем.
Она еще кое-как могла бы объяснить предательство Кирьякова трусостью, если бы враг угрозой заставил его служить. Нет, он сразу предложил себя в распоряжение немцев, без какого бы то ни было нажима с их стороны.
Девушка с отвращением ощущала и сейчас прикосновение горячих губ Сергея к своим губам и его руки, не раз ее обнимавшие.
Кисет Чернопятова и его слова воскресили перед Верой былые дни. Воспоминание было горьким, как полынь, и тяжелым, как гнет. Оно вызывало к тому же чувство жгучего стыда.
Комиссар бросил на девушку теплый взгляд и постарался исправить свою ошибку.
— Впрочем, — сказал он после короткого раздумья, — ты этот кисет, Верушка, побереги для меня: разобьем немцев — опять закурю. Да уж не самосад, а ароматный трубочный табачок «Капитанский», скажем, или грузинский «Рекорд». Одним словом, приятный на запах.
— Табак табаком, — перебил комиссара Птицын, — а дело делом: кого пошлем с третьей группой для встречи партизан?
— Меня! — решительно произнесла Вера с заигравшим на лице румянцем.
— Обойдемся и без тебя, — ответил Птицын, — твое дело, девушка, пока у рации дежурить…
Румянец еще ярче запламенел на лице Веры. Ей страстно хотелось пойти навстречу десантникам, но не могла она открыть свое истинное намерение, которое командир высмеял бы, как детское: по донесению «Днепра» было ясно, что Сергей Кирьяков непременно пролезет в ряды десантников под видом проводника от партизан и предаст их. Парень он ловкий и неплохой актер.
Никто, кроме нее, хорошо не знал Кирьякова. А она была уверена, что узнает его, какое бы
Девушке хотелось решить сразу две задачи — спасти парашютистов и поймать предателя, тем самым раз и навсегда стряхнуть с себя этот тяжелый душевный гнет.
— Я прошу вас, Федор Кузьмич, — настойчиво повторила она. — А у рации может подежурить и Люба, и Петр, да и товарищ комиссар хорошо знает это дело.
Глаза ее так умоляюще остановились на Чернопятове, ища в нем поддержки, что комиссар разгадал причину ее страстной просьбы и обратился к Птицыну:
— Отпусти ее, Федор… У рации, в самом деле, я могу подежурить, если Любу и Петра ты на что-нибудь другое наметил… А?
— Ах, дери вас курица! — пожав плечами, произнес Птицын свое любимое ругательство. — Пусть ее идет, если так хочется… Только вот непонятно мне, зачем это ей понадобилось?
— Спасибо вам, Федор Кузьмич, — горячо откликнулась девушка, — большое спасибо!.. А вот насчет того — зачем, то, — она загадочно и зло улыбнулась сквозь нахмуренные брови, — то для пользы дела нужно…
— Ну, уж ладно, — улыбаясь в густую поросль усов и бороды, сказал Птицын. — Пойдешь с группой Алексея Найды…
Глава третья. Рогов
Рогов продолжал висеть на стропах парашюта, в то время как самолет производил головокружительные виражи, чтобы сбить пламя.
Его с силой отбрасывало в стороны, несколько раз он перевернулся в воздухе. Закружилась голова, но эта воздушная эквилибристика и спасла его от вражеских пуль.
Постепенно он обретал спокойствие и начал методично, не горячась, перерезывать ножом одну стропу за другой.
Наконец, Рогов с радостью увидел, что горящий самолет внезапно рванулся кверху, в темную муть неба. Одновременно он ощутил стремительное падение и дернул кольцо запасного парашюта. Знакомый толчок, и над его головой распустился огромный зонт.
Тем временем самолет продолжал свои виражи, чтобы сбить пламя. Кажется, это ему удалось. Во всяком случае, когда Рогов, приземлившись, глянул вверх, темный силуэт самолета находился уже далеко к востоку, а «Мессершмитт» уходил в противоположную сторону.
«С донесением, что здесь приземлились русские парашютисты, — подумал Рогов, освобождаясь от парашюта. — Тайное стало явным, черт возьми! А это очень плохо… Положение осложняется…»
Когда он забросил парашют в густые заросли кустарника и огляделся, вокруг лежала мрачная, холодная и неприютная ночь. Слух майора не улавливал ни малейшего звука. Конечно, лейтенант Кравчук был отсюда далеко, и, должно быть, уверен, что командир десантной группы погиб, прошитый пулями вражеского истребителя. Об этом, возможно, он донес и командованию.