Операция «Цицерон», Я был Цицероном, Операция «Ультра»
Шрифт:
– Я послал за вами специальный самолет в Софию потому, что хотел видеть вас раньше, чем вы побываете у Риббентропа. Не знаю, догадываетесь ли вы, что Риббентроп не принадлежит к числу ваших друзей. Он не может питать к вам симпатий хотя бы потому, что вы ближайший сотрудник фон Папена, а о том, как Риббентроп ненавидит фон Папена, кажется, нет необходимости рассказывать вам. Министр иностранных дел постарается использовать операцию «Цицерон» лишь в своих целях. Я не собираюсь позволить ему это. Операцией «Цицерон» будет заниматься только моя служба. Что касается использования этих материалов как с политической, так и с военной точки зрения, то мы должны ещё повременить. Все будет
Я ответил утвердительно. Затем я совершенно ясно дал понять, что мне надо точно знать, чьи приказания я должен выполнять и чьи не должен. Иначе неразбериха, которая непременно возникнет из-за этой неясности, может поставить под угрозу все дело.
– Операция «Цицерон» доставляет мне массу хлопот особенно потому, – добавил я, – что для сохранения тайны мне самому приходится выполнять всю канцелярскую работу. Вообще все это требует огромного напряжения сил. Если вы хотите, чтобы я продолжал работу, постарайтесь, пожалуйста, избавить меня от бесконечного потока запросов и инструкций, исходящих от различных ведомств. Я просто не в состоянии справиться со всей этой писаниной.
Кальтенбруннер обещал мне, что этого больше не будет, что он добьется от фюрера решения вопроса о том, кто должен заниматься проведением этой операции.
Потом он снова начал задавать мне вопросы о личности Цицерона.
– Вы знаете этого человека, – сказал он. – Верите ли вы, что он нас не обманывает?
Я пожал плечами. Кальтенбруннер продолжал говорить, но, казалось, скорее с собою, чем со мной.
– Понятно, он рискует своей жизнью, если, конечно, не работает на англичан. С другой стороны, содержание переданных им документов говорит против того, что он подослан англичанами. Я очень внимательно читал все ваши сообщения. Рассказ о Цицероне звучит правдоподобно, даже слишком правдоподобно, на мой взгляд. Я не могу не чувствовать подозрения к этому человеку. В моем положении это естественно. Расскажите мне ещё раз, какое впечатление он на вас произвел. Я хотел бы иметь более ясное представление о его личности.
– Мне кажется, он авантюрист. Цицерон тщеславен, честолюбив и достаточно умен, что и позволило ему подняться над своим классом. Вместе с тем, он не смог проникнуть и в привилегированный класс, который он ненавидит, но перед которым преклоняется. Быть может, Цицерон сам осознает противоречивость своих чувств. Люди, потерявшие связь со своим классом, всегда опасны. Таково мое мнение о Цицероне.
– Допустим, что все это так, – сказал Кальтенбруннер, – но разве не может он работать на англичан?
– Возможно. Но у меня на этот счет есть предубеждение. Я нисколько не сомневаюсь, что если даже Цицерон работает на англичан, то в один прекрасный день он выдаст себя. До сих пор я не заметил ни малейших признаков этого. Я уверен, что он тот, за кого себя выдает. Особенно убедили меня случайно вырвавшиеся у него слова о том, что его отец был застрелен
– Что?! Отец Цицерона был застрелен англичанином? Почему же вы раньше не сказали об этом? Ведь такой факт может стать ключом к решению всего дела!
– Но я уже сообщил об этом в своем последнем донесении, которое было отправлено дипломатической почтой в министерство иностранных дел.
Кальтенбруннер бросил на меня злой пронзительный взгляд. Каждый мускул его лица, покрытого многочисленными шрамами, был напряжен. В этот момент я не хотел бы быть его противником.
– Когда ваше донесение было отправлено из Анкары? – почти прокричал он.
– Позавчера.
– Значит, Риббентроп намеренно скрыл его от меня, – процедил он сквозь зубы и резким жестом бросил в пепельницу недокуренную сигарету. Зловещие огоньки появились в его глазах, и я подумал, что он с наслаждением задушил бы Риббентропа собственными руками. Он вскочил, и мне пришлось встать. Я был поражен и испуган этой внезапной потерей самообладания. Мне показалось, что гнев Кальтенбруннера направлен отчасти и на меня.
– Так что же вы знаете о смерти отца Цицерона?
– Когда я последний раз видел Цицерона (это было 5 ноября), я спросил его, почему он ненавидит англичан. Он не ожидал подобного вопроса, и ответ его прозвучал вполне искренне. Он сказал: «Мой отец был застрелен англичанином».
– Но ведь это очень важно, так как представляет Цицерона в совершенно ином свете. А Риббентроп скрыл от меня такую новость!
Он ударил кулаком по столу. Затем, немного успокоившись, снова повернулся ко мне.
– Вы не спросили Цицерона о подробностях смерти его отца?
– Нет. Я был поражен его неожиданным ответом и решил пока не спешить с расспросами. Если Цицерон говорил правду, мое молчание должно было показаться ему выражением сочувствия. Всякое же проявление любопытства в тот момент могло бы заставить его насторожиться.
– Постарайтесь разузнать все подробности о смерти его отца. Не упустите из виду ни одной детали. Что касается меня, то я, конечно, спрошу господина Риббентропа, почему он утаил от меня ваше последнее донесение.
Кальтенбруннер подошел к окну и своими сильными пальцами начал барабанить по стеклу. Самообладание, наконец, целиком вернулось к нему.
– Кстати, вам небезынтересно будет узнать, что перед вашим приездом я разговаривал с одним нашим дипломатом, который хорошо знает сэра Хью Нэтчбулла-Хьюгессена. Перед войной они оба были в Китае. Он охарактеризовал Нэтчбулла как прекрасного дипломата и исключительно обаятельного человека. Он рассказал также, что сэра Нэтчбулла очень ценят в министерстве иностранных дел Великобритании и считают там одним из лучших специалистов по Среднему и Дальнему Востоку. Если англичане послали в Анкару такого опытного дипломата, значит, они отводят Турции важную роль. Вы должны рассказать об этом фон Папену и предупредить его, чтобы он был настороже. Представляю себе, сколько заплатили бы англичане за возможность взглянуть на содержимое сейфа германского посла.
Я не стал объяснять Кальтенбруннеру, что в Анкаре каждый прекрасно понимает, какой важный пост занимает сэр Хью, но поблагодарил его и обещал все это передать фон Папену. Кальтенбруннер снова подошел к своему столу, взял пачку фотографий и вместе с фотопленками передал мне. Я взял их и сразу же начал пересчитывать, боясь, как бы у меня снова не пропал снимок.
Кальтенбруннер посмотрел на меня со злобной усмешкой. Очевидно, ему показалось странным, как я осмелился подумать, что один из моих драгоценных документов мог затеряться – и где? – в этой комнате! Тем не менее он не сказал ни слова, пока я не кончил считать.