Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки
Шрифт:
Когда на следующий день Айат и эль-Навави появились у Ашингера, Нагиб производил впечатление более трезвого, чем накануне. По крайней мере он сразу узнал их и смог следовать за смыслом их речей, сводившихся к тому, что необходимо перевести текст, содержащийся на камне, который хранится в их номере в отеле. Вопросы о том, почему они находятся в Берлине, откуда взялся черный камень и не связан ли он с ограблением в Лустгартене, Айат пресек, протянув Нагибу банкноту и сообщив, что речь идет об их общем деле.
Айат и эль-Навави решили, что лучше перевезти эк-Касара
Казалось, его сомнения подтвердились, потому что, когда Айат заглянул к Нагибу около полудня, тот уже опустошил все бутылки, но лист бумаги на столе оставался девственно-чистым. Однако он пообещал сразу приняться за работу, если ему принесут еще пива.
Когда вечером Айат и эль-Навави зашли к Нагибу, тот спал на кровати. Ага так разозлился, что кинулся к кровати и стал бить спящего кулаками, называя пьяницей, предавшим ислам и их общее дело. Нагиб эк-Касар закричал, но оказался не в состоянии произнести внятно ни слова. Эль-Навави не сразу понял, что тот хотел сказать, затем подошел к столу.
— Эй, оставь его! — крикнул Ибрагим, но Айат так разошелся, что его силой пришлось отрывать от жертвы. — Вот, — сказал эль-Навави и указал на бумагу, в которую был завернут камень.
Нагиб написал в столбик шестнадцать коротких строк:
Айат и эль-Навави молча смотрели друг на друга, пока Нагиб стонал и повизгивал, как собака. Прочитав написанное трижды, Айат возник возле кровати, упер руки в бока, и его живот увеличился в размерах, как грозовое облако.
— Нагиб, — угрожающе произнес он и сделал паузу, — ты уверен, что перевод верен?
Эк-Касар сел, кивнул и ответил заплетающимся языком:
— Как можно говорить о точности при отсутствии контекста. Такие тексты можно интерпретировать только в контексте; но перевод верен в любом случае.
— Я только опасаюсь, что он нам не слишком поможет, — обратился эль-Навави к Айату.
Нагиб пожал плечами и вновь упал на кровать.
— Эй, парень, не спать! — Айат потряс Нагиба. — Допустим, твой перевод верен. Тебе что-нибудь бросается в глаза?
Эк-Касар с трудом поднялся, качаясь, дошел до стола и уставился на потемневший лист бумаги: «Конечно!»
— И что же? — с угрозой в голосе спросил Айат.
Нагиб засмеялся и взглянул на египтян, будто желая сказать, что он еще далеко не так пьян, как они думают. Затем он указал пальцем на бумагу и сказал:
— Это, вероятно, подделка…
Мустафе показалось, что беседа затянулась. Он схватил Нагиба, прижал к стене и вылил ему на голову кувшин воды. Тот закашлялся, захлебнувшись, брызги разлетались по комнате, и Ага бросил ему полотенце.
— Почему ты считаешь, что это подделка?
Нагиб вытерся. Холодная вода мгновенно привела его в чувство. Он вновь подошел к столу и указал на бумагу:
— Здесь упоминается Джосер. Фараон Джосер правил во времена Третьей династии, то есть четыре с половиной тысячи лет назад.
— Ну и?
— Во времена царя Джосера демотическое письмо еще не было известно, оно появилось спустя две тысячи лет. Поэтому я предположил, что надпись — подделка. Такие подделки встречались нередко. В более поздние времена священнослужители часто фальсифицировали древние свидетельства.
— По какой причине? Есть ли этому объяснение?
— Существуют предположения. Например, что таким образом создавался ложный след, чтобы отвести людей от тайников.
Мустафа Ага Айат прервал беседу. Он оторвал часть листа с переводом, и Нагиб почувствовал волнение обоих египтян, но не осмелился задавать вопросы.
На следующий день они отправились в обратный путь. Они сели в ночной поезд до Мюнхена, собираясь оттуда направиться в Аскону, откуда должны были плыть в Александрию. Айат и эль-Навави ехали вдвоем в комфортабельном спальном купе. Они лежали на полках, не раздеваясь, о сне и речи быть не могло. Их разговоры смолкли лишь после Лейпцига.
Было, вероятно, около двух часов ночи, когда Айату показалось, что он слышит странный звук сквозь пение рельсов. Он шел от двери, и казалось, что кто-то царапает замок неподходящим инструментом. Зеленая лампа бросала тень на дверь в купе.
— Ибрагим, — прошептал Айат. Тот ответил невнятным ворчанием. — Ты ничего не слышал?
Эль-Навави ответил отрицательно и, ругаясь, попросил оставить его в покое.
Мустафа задремал. Его мучили сомнения, что поездка в Берлин стоила затраченных усилий и что след, по которому они шли, вообще куда-либо вел. Он также сомневался в том, правильно ли выбрал для дела эк-Касара. Конечно, он их сподвижник с юных лет, но он с тех пор прожил около восьми лет за границей. Что, если он обвел их вокруг пальца, обманул, как хитрый погонщик верблюдов? Проблемы, вопросы — их было так много, и они казались такими неразрешимыми. Мустафа погрузился в сон.
Он проснулся — вернее, пробуждением то состояние, в котором он оказался в следующий момент, вряд ли можно было назвать, скорее наоборот — он почувствовал ужасный удар по голове, принесший боль и одновременно бессилие. С того момента он наблюдал за происходящим, находясь в полуобморочном состоянии: за обыском багажа, внезапным возникновением пламени, шумом, дымом, кричащими людьми и скрипом аварийных тормозов.
В бессознательном состоянии Мустафа Ага Айат и Ибрагим эль-Навави были вынесены из задымленного купе. Когда они пришли в себя, то обнаружили, что лежат на железнодорожной насыпи. Над их головами шипел локомотив. Пассажиры затушили огонь. На вопрос о том, что произошло, проводник ответил, что, вероятно, перегрелась ось. Поезд медленно доедет до ближайшей станции, где вагон отцепят. Естественно, им будет предоставлено другое купе. Все ли в порядке?