Операция «Фауст»
Шрифт:
Русский танк отшвырнул железные ворота, как картонку, остановился. Пыль осела. Теперь Хохмайстер рассмотрел танкиста с черным от грязи лицом и ослепительными белками. Русский спрыгнул на землю, взял поданный из люка автомат и пошел к мастерским. Там прятались ребятишки с фельдфебелем. Старый вояка, видно, и выстрелил первым. Хохмайстер не хотел уже ни стрелять, ни тем более убивать. Кому нужна лишняя кровь? Но, услышав выстрел и увидев завалившегося на бок русского, он, помимо воли, прижался к гладкому стволу «фауста», поймал в рамку прицела танк, давнул на кнопку спуска. Голубая
Больше у Маркуса не было никакого оружия. Он упал на кирпичи, зажал уши. Только теперь к нему пришел запоздалый страх.
Подошли две тридцатьчетверки и открыли огонь. Воздух, как стекло, стал колоться на осколки, впиваясь в барабанные перепонки. Хохмайстер хотел вскочить, бежать сломя голову от адского грохота, но не смог пошевельнуться. Тело оцепенело. Чем-то тупым сильно ударило в голову, в глазах взвился сноп разноцветных искр, и он потерял сознание.
Без признаков жизни Маркус пролежал не меньше суток. Об этом говорили остановившиеся без завода ручные часы. Перевернувшись, он ощупал себя: ранений не было, лишь на затылке наткнулся на большую ссадину. Недалеко от него стоял сгоревший танк, над развалинами мастерских ветер гонял пепел…
Он встал, покачнулся на ослабевших ногах и пошел, не зная куда. Шел он долго. Он видел, как по шоссе брели люди с чемоданами, ранцами, велосипедами, детскими колясками; как мимо, то обгоняя, то отставая, проходили танки, брички, грузовики с солдатами; как горели фольварки, подожженные убегавшими хозяевами. Он слышал вопли раненых, на которых никто не обращал внимания.
Однажды его остановил патруль полевой жандармерии. У него не оказалось солдатской книжки, один погон был сорван. Его о чем-то спрашивали, он равнодушно отвечал. Старший патруля кивнул на стену домика дорожного мастера. Его подвели к каменной кладке, от которой тянуло прохладной сыростью. Изможденный солдат с эсэсовскими знаками в петлицах стал стрелять в него. Он упал, удивившись, что не чувствует боли… Он лежал и лежал у дома, хотя жандармы давно ушли. Лежал, с отрешенным спокойствием прислушиваясь к самому себе. Внутри окончательно сломалась пружина, когда-то двигавшая ход его жизни.
Наконец услышал, как из домика кто-то вышел.
– Надо похоронить его, не может же труп валяться у нас под окнами, – донесся старческий голос.
– Лучше оттащить куда-нибудь подальше, – посоветовал женский голос.
– Нынче тепло, от трупа будет нести, – не согласился старик.
Шумно вздохнув, он взялся за лопату и начал копать яму рядом с Хохмайстером. Маркус не мог сообразить, что это говорили о нем как о мертвом. Он уснул под убаюкивающее звяканье лопаты.
– Надо позвать пастора, – неуверенно сказал старик.
– Мы даже не знаем его имени, – ответила женщина.
– Но он немец!
– Теперь немцев никто не согласится отпевать… Его подняли за голову и ноги, спихнули в яму. Больно ударившись о стенку головой, он застонал. «Я не мертвый!» – хотелось крикнуть ему, но из груди вырвался лишь короткий всхлип. Старик стал вытаскивать его из ямы, бормоча с суеверным страхом:
– Господи,
– Мы же видели своими глазами, как вас расстреливали! – воскликнула женщина.
Хохмайстер фуражкой смахнул грязь с мундира, хотел было направиться к дороге, однако старик потянул за рукав.
– Мыкопали яму, – напомнил он.
Маркус потянулся к карману, где лежали деньги. Бумажника не было. Тогда он снял часы и отдал старику.
Через день он снова наткнулся на жандармов. Но они расстреливать его не стали, а отвели на ферму, где набралось с полроты таких же, как он, горемык, потерявших свои части. Всем вручили винтовки и приказали пробиваться к Берлину.
Ввязываться в бой никому не хотелось. Шли малыми дорогами, запасались едой в брошенных складах или отбирали хлеб у своих же крестьян.
Ночью увидели зарево. Это горел Берлин. Город уже нельзя было ни объехать, ни обойти. Обосновались на ночлег во дворе покинутой дачи вместе с беженцами. Автомагистраль проходила мимо холма, на котором стояла дача. По дороге с надрывом шли крытые армейские грузовики, бронетранспортеры, текла непрерывная река людей.
Проснувшись утром, Хохмайстер с удивлением заметил, что дорога опустела. Он вышел на лужайку. Напряженная тишина была такой глубокой, что зазвенело в ушах. Маркус вздохнул всей грудью, как узник, который только что обрел свободу.
Но скоро он услышал гул. Инстинктивно втянув голову в плечи, он нырнул в кусты цветущей сирени. Из-за деревьев выскочил зеленый самолет с красными звездами на крыльях. Истребитель пронесся над острой крышей дачи, для острастки дал очередь из пулеметов. Где-то вдали он развернулся и, сильно накренившись на крыло, снова пролетел над головами высыпавших во двор людей. И солдаты, и беженцы махали белыми полотенцами и простынями.
Через час-полтора на шоссе показалась танкетка. На ее борту алела такая же пятиконечная звезда, как и у самолета. Машина юрко вбежала во двор, откинулся лючок, на башне появился танкист.
– Гитлер капут? – крикнул он.
– Да, да! – согласно закричали немцы в ответ.
– Тогда по домам! Цюрюк нах хауз!
Люди шарахнулись в разные стороны, как вспугнутые воробьи.
Хохмайстер снял фуражку и швырнул ее в кусты. Для него война кончилась. Потянуло почему-то в Карлсхорст.
По дороге он встретил заросшего седой щетиной человека в гражданском костюме явно с чужого плеча.
– Назад! – закричал он. – Там русские!
– Где русские? – не понял Хохмайстер.
– Берлин пал. Красные наводнили его.
Маркус понял: перед ним, выставив распухший, как у Леша, живот, стоял один из тех, кто еще недавно распоряжался судьбами простых смертных. Теперь нацисты постараются раствориться среди таких же палачей, какими были сами, а победители наткнутся на глухую стену отрицания: никто не вспомнит имен преступников, никто не захочет отвечать за существование концлагерей, «душегубок» и газовых камер. Даже припертые к стенке уликами, они станут ссылаться на приказ. Получится, что немцы были всего лишь нацией исполнителей приказов и, следовательно, не могут нести ответственности…