Операция «Хамелеон»
Шрифт:
И как только Околого был убран его соперниками, плантации были вдруг объявлены «престижным проектом» и окончательно заброшены.
Сейчас здесь водились отличнейшие перепелки.
Ричард не заметил, как из мокрой травы вылетела первая перепелка.
Выстрел ударил глухо, будто в пустой бочке. Красная молния вырвалась из ружья. Что-то хлестнуло по траве.
— Видишь?
Отец взял у Тисби перепелку и протянул ее Ричарду. Птица была еще теплая. Но шейка ее свисала с большой ладони отца, как тряпочка,
Крошечная капелька крови просочилась из-под перьев на головке, куда попала дробинка. Это была смерть — и Ричард видел ее впервые — не в кино, не по телевизору, а рядом — на руке у отца.
Он заморгал и отвел глаза от птицы.
В зелени мелькнуло что-то красное. Мальчик наклонился и поднял красную картонную гильзу.
Отец улыбнулся:
— Брось, она уже не нужна.
Но Ричард упрямо сжал гильзу в кулаке и нахмурился.
Опять грохнуло рядом. Отец срезал еще одну птицу, поднятую неутомимой Тисби. Он забыл о мальчике и быстро пошел вперед, увлекаемый охотничьим азартом.
И Ричард пошел за ним след в след, внимательно глядя под ноги и опасаясь наступить на змею, которых в этой траве должно быть не меньше, чем перепелок.
Выстрелы гремели один за другим. И мальчика тоже охватил охотничий азарт, и еще больше — гордость за отца, стрелявшего без единого промаха.
Через два часа они вернулись к лендроверу. Небо совсем прояснилось, просветлело.
Все были довольны, даже американец, у которого к поясу было привязано лишь три птицы. Он снял свою широкополую ковбойскую шляпу и вытирал пестрым платком взмокшее, толстое и красное лицо и редкие серебряные волосы.
— Никудышный из меня стрелок! — добродушно говорил он. — Сколько ни палю, а результаты…
Он потряс своей добычей и рассмеялся.
— Вот твой отец… — подмигнул он Ричарду.
Отец тем временем отвязывал от пояса убитых птиц и раскладывал рядом на дороге.
— Двадцать четыре, — с гордостью сказал он. — Один раз промахнулся.
Американец шутливо развел руками:
— Олимпийский чемпион!
— Один раз промахнулся! — повторил отец. — А ведь в шестнадцать лет я был президентом охотничьего клуба в нашем графстве.
Американец полез в лендровер и вернулся оттуда с деревянным ящичком, обитым полосками жести, поставил его на траву, откинул крышку.
В специальных отделениях там лежали оловянные тарелки, высокие кубки, ножи, вилки, ложки, закрытые кастрюльки.
Потом он принес из машины четыре бутылки пива и одну — кока-колы.
Когда они пили из высоких оловянных кубков и ели сандвичи, оказавшиеся в кастрюльках, американец, с удовольствием поглядывая на ряды добытых перепелок, заявил:
— Завтрак на траве! Картина кого-то там из французов. Знаю кого, но забыл.
— Мане, — с набитым
— Может быть! — весело отозвался американец: у него было отличнейшее настроение.
Они быстро покончили с пивом и сандвичами: Ричард никогда еще не ел с таким аппетитом.
— Ну вот, — ласково сказал отец, глядя на него. — Надо только привыкнуть. Человек ко всему может привыкнуть. А тогда и жизнь становится проще.
И Ричард понял, что отец все видел тогда, когда он нагнулся за красной гильзой, но не подал вида, и Ричард был благодарен ему сейчас за это.
— Поедем домой? — американец посмотрел на часы. Роджерс усмехнулся и кивнул на перепелок, все еще висевших у него на поясе:
— Не маловато ли?
— А что делать?
И американец опять посмотрел на часы.
— Может быть, постреляем с капота?
И, не дождавшись ответа, Роджерс полез за руль. Собака, усталая, мокрая, с высунутым ярко-красным языком, от которого валил пар, прыгнула в машину и сейчас же свернулась клубком на полу между передним и задним сиденьями: она не ожидала уже ничего для себя интересного.
— Домой? — спросил Ричард.
— Через полчаса, — ответил отец, поворачивая ключ зажигания.
Мистер Девон уселся на капот так, чтобы не загораживать обзор водителю, и машина медленно пошла по красной дороге.
Через несколько минут американец предостерегающе поднял руку — и машина остановилась. Впереди, на дороге, сидела стайка перепелок. Целился он долго и тщательно. Тисби, уже задремавшая, вскочила, как распрямившаяся пружина: звук выстрела словно подбросил ее. Она заметалась, заскулила…
Но американец уже возвращался, неся сразу трех птиц, две из которых еще трепыхались.
— Вот это выстрел! — возбужденно кричал он. — Сразу трех! И он принялся привязывать убитую перепелку — продевать ее лапки в специальные петли у себя на поясе.
— Конечно, это не в лет, как вы, мистер Роджерс, — довольно приговаривал он. — Но все же…
Все так же весело болтая, он взял недобитую птицу за лапки, согнул ногу — и с размаху ударил маленькую головку о задник своего солдатского ботинка. Что-то брызнуло. В глазах Ричарда все поплыло, и он принялся поспешно глотать воздух всей грудью, глубже, глубже…
— Извини, кид, — донеслось до него.
Лицо американца было озабочено. Он неловко моргал.
— Это жестоко… Но так она меньше мучается.
Вторую перепелку он добил, отойдя за машину, так, чтобы Ричард этого не видел.
А мальчику вдруг все стало совершенно безразлично.
Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
Мотор журчал тихо и ровно, чуть покачивало, и Ричард провалился в пустоту и больше уже ничего не видел и не слышал: он спал тяжелым сном — без сновидений.