Операция на совести
Шрифт:
Лучше бы он ничего не знал!
Сына усадили в кресло, закатали ему рукава, змеящиеся датчики оплели запястья, лоб обхватил обруч. Кресло словно присосалось к мальчику.
Врач и его хмурый помощник делали все быстро, не глядя, так, если бы в их руках находился не ребёнок, а кукла.
Стук собственного сердца оглушал Исменя.
Лицо сына казалось нестерпимо отчётливым в жёстком свете рефлекторов. В расширившихся чёрных глазах, быстро сменяя друг друга, чередовались
— Телескопируем!
Повинуясь приказу врача, помощник нажал кнопку на пульте, и серебристые конусы пришли в движение, приподнялись, с двух сторон нацелились в голову сына.
— Ток!
Исмень сжался, больше не чувствуя собственного тела. Наклонившись, врач проверял положение конусов. Помощник сидел за пультом. Разноцветные отсветы огоньков играли на его сосредоточенном, неподвижном, как у идола, лице.
Шкала магнитометра находилась от него справа. Но ведь, кроме неё, было ещё множество других, не менее важных шкал! “Только бы он не взглянул туда!” — молил Исмень.
Врач все ещё проверял положение конусов, держа перед глазами визирующий стереообъектив. Между остриями уже пульсировало невидимое магнитное поле. Через несколько секунд оно должно было сжаться в узкий и мощный луч, точно нацеленный на тот ещё недавно неведомый участок мозга, где жизненный опыт и воспитание фиксировали в нервных клетках неуловимую и расплывчатую субстанцию, испокон века именовавшуюся совестью.
Сейчас будет произнесена последняя команда…
— Скажите, пожалуйста, если ребёнок вскрикивает по ночам, то следует ли показать его психоневропатологу?
Исмень выпалил эту отвлекающую фразу, не слыша собственного голоса.
Оба — врач и помощник — сделали одно и то же досадливое движение рукой.
— Не мешайте! — рявкнул врач. — Поле!
Крохотный магнитик, спрятанный в волосах сына, должен был исказить и обезвредить разящий луч. — Исмень все рассчитал точно. Дальнейшая судьба сына и его самого зависела теперь от внимательности помощника.
— Извиняюсь, я только хотел спросить…
Спина врача окаменела от ярости. Взгляд помощника метнулся было к глупо улыбающемуся Исменю, но задержался на пульте и…
Помощник смотрел на магнитометр, который, разумеется, фиксировал искажение поля.
Исмень закрыл глаза. Его невесомое тело куда-то поплыло, и он даже почувствовал облегчение.
Все кончено. Сын погиб. Сейчас с грохотом будет отодвинут
В тишине слышалось напряжённое гудение трансформатора.
С усилием, почти болезненным, Исмень приоткрыл веки.
Этого не могло быть! Но это было. Помощник все ещё сидел за пультом, устало следя за показаниями приборов и что-то регулируя верньером. На шкалу магнитометра он уже не смотрел. И нельзя было понять, думает ли он о чем-нибудь, волнуется, сочувствует… Лоб в тонких прорезях вертикальных морщин, нездоровые круги под глазами, вялый подбородок — лицо, каких тысячи.
— Сброс!
Врач выпрямился, гудение трансформатора умолкло, помощник откинулся на спинку стула.
— Вот и все, — сказал врач. Только сейчас Исмень заметил, как устало обвисли на его теле складки белого халата. — Забирайте парнишку.
Теперь кресло освобождало мальчика, и, пока это длилось, Исмень понял, отчего Мэт за все это время даже не всхлипнул: он попросту оцепенел от страха. Как тогда, в приёмной.
На негнущихся ногах Исмень подошёл к креслу, взял на руки сына, сказал врачу “спасибо” и, повернувшись к помощнику, тоже сказал “спасибо”. Здесь его голос дрогнул, так много чувства вложил он в это обесцвеченное эпохой слово, но помощник ничего не ответил и даже не посмотрел на него.
На улице кружила мокрая ноябрьская метель, когда Исмень вышел с сыном из клиники. В полузастывших лужах осколками дробилось отражение угрюмых, потемневших зданий. К сыну уже вернулась жизнерадостность, он спешил с вопросами, на которые Исмень односложно отвечал “да”, “нет”, пока не прозвучал вопрос о магните:
— Пап, а зачем ты запрятал мне в волосы эту штуку?
Исмень оглянулся. Прохожих вблизи не было.
— Так было надо, малыш, — сказал Исмень, заглядывая в лицо сына. — Так надо. Но ты никому и никогда не говори об этом. Никому и никогда. А если, не дай бог, и проговоришься, то скажи… скажи, что просто выдумал. Понял?
Сын удивлённо посмотрел на отца, ведь тот никогда не учил обманывать. Он слушал, по-взрослому сдвинув брови, потом кивнул:
— Да, пап.
“Вот я и преподал ему первый урок лжи, — подумал Исмень. — А сколько их ещё будет!”
Все только начиналось. Сына предстояло обучить умению не выделяться среди лишённых совести сверстников. Всюду и везде одинокий, всем и вся чужой — выдержит ли он это?
И сохранится ли в нем человек?
Поблагодарит ли он когда-нибудь отца за сегодняшнее или, наоборот, проклянёт?
Сын молча шагал рядом с Исменем, держась за его руку.