Операция "Носорог"
Шрифт:
— Мы будем ловить носорогов, — сказал я ему. — Живьем. И у нас не будет свежего мяса.
— Ловить кого? — переспросил Тафурандика.
— Чипимбири, — ответил я.
— Мои дети еще только в школу ходят, — сказал Брайтспарк Тафурандика. — Мне надо их кормить.
И вот я пью кофе, а солнце лишь наполовину выглянуло из-за горизонта, и небо являет вид буйной красоты, оранжевые и красные мазки вторгаются в ясные, чистые, покойные серые тона ночи, и на темной западной синеве еще мерцают редкие звезды, и макушки серых деревьев мопани на западе чуть тронуты утренним золотом, и мопани к востоку от моей площадки только начали превращаться в объятые пламенем черные силуэты на фоне ослепительной зари, и первые золотистые блики ложатся на лиловато-желтые верхушки слоновой травы, и в эту чудесную утреннюю пору, когда я в одной руке
— Чи-пим-биии-ри!
Я встаю со стула и кричу Брайтспарку Тафурандике, чтобы принес апельсинов, сую в карман горсть таблеток глюкозы, глотаю остатки кофе и спешу через высокую желтую траву к загонам и машинам. Солнце еще не вышло из-за деревьев. Слышно, как Томпсон песочит местных рабочих. Добежав до штаба, вижу, что рабочие карабкаются в высокий кузов пятитонного «мерседеса» под гневными взглядами Томпсона.
— Представляешь себе? — сердито говорит он мне. — Они всю ночь гуляли, пили пиво, ни один не спал.
Рабочие ухмыляются; в воздухе пахнет африканским пивом и застарелым потом.
Томпсон кричит на чилапалапа:
— Шевелись! Сегодня солнце задаст вам жару, ребятки! Сегодня вы проклянете ваше пиво! И учтите — когда у вас будут раскалываться головы, это вы сами виноваты, я тут ни при чем!
У Томпсона было паскудное настроение. Сперва злополучный следопыт, потом бульдозер, теперь это чертово пиво. Бен забирался в кузов не спеша. Бен — самый главный, лучший следопыт, личный следопыт Томпсона. Надвинув на глаза шляпу с обвисшими полями, он угрюмо попыхивал трубкой. У Бена всегда был угрюмый вид. Он редко говорил. Его дело было выслеживать зверя. Томпсон сердито глянул на него, но кричать не стал. Бен уселся в кузове спиной ко всем остальным и уставился в даль над головой Томпсона, попыхивая трубкой. Знал, что хмель не хмель — он главный человек в отряде. Томпсон крикнул:
— И если кто из вас будет лодырничать сегодня, будет работать шаляй-валяй из-за ибаббалаза — вечером пойдет в лагерь пешком, слово даю, и пусть его сожрут львы!
Большинство рабочих уже залезли в кузов и рассаживались на скамейках, пошатываясь из-за ибаббалаза — с похмелья; одних мутило, другие улыбались — кто сконфуженно, кто с пьяной беспечностью.
— Вы забыли, зачем мы здесь собрались? — кричал Томпсон. — Забыли, для чего вас наняли? Разве вы мужчины? Бабы, вот вы кто! Разве можно на вас положиться? Да вы хуже детей, честное слово!
Он метнул в них еще один грозный взгляд, повернулся, прошагал к кабине, залез в нее и хлопнул дверцей. Встав одной ногой на громадное заднее колесо, я перемахнул через борт в громадный кузов, где уже разместились рабочие, Грэм Холл, Ричард и Невин, и мощный мотор взревел. Избавленные от внимания начальства, африканцы весело тараторили. Было холодно, и в воздухе стоял резкий запах перегара и пота.
Солнце только-только оторвалось от золотистых крон, отбрасывающих длинные лиловые утренние тени, и в кузове тяжелого грузовика, который трясся по лесной дороге, было холодно. Холод проникал сквозь мои свитеры, черная кожа африканцев покрылась пупырышками, и в кузове уже не пахло потом. Тяжелый грузовик вздымал клубы пыли; золотистые и лиловые в утреннем свете, они вырастали позади нас и застывали в рассветном холодке. Рабочие, все еще под градусом, возбужденно переговаривались. Дорога вилась через буш вверх и вниз по склонам длинных холмов. Местами нам встречались стоящие вблизи дороги краали: три-четыре крытых травой хижины из жердей, а между хижинами — утоптанная площадка и плетеная ограда для момбе— скота; глинобитный амбар для зерна, роющиеся в земле африканские куры, иногда несколько поросят и почти везде тощие псы; тлеющие кухонные очаги, женщины и дети, которые поднимали голову и несмело махали нам руками, удивленно взирая на нас и наш огромный грузовик, и мы махали в ответ, и наши рабочие кричали: «Мы едем ловить чипимбири!» — и смеялись, очень гордые тем, что восседают в кузове вздымающей пыль тяжелой машины, и почти все веселенькие после ночной гулянки. Но краали попадались редко, и по большей части нас сопровождал безбрежный густой серовато-бурый буш Африки, грунтовая дорога и снова буш — и небо, и утреннее солнце, и клубы пыли за машиной. В тенистых ложбинах было очень холодно, приметишь издалека холодную
Мы поднимались вверх по длинному склону. Вдруг сидящий рядом со мной африканец по кличке Газолин поднял черную, покрытую гусиной кожей руку, и я увидел двух антилоп куду, самку и теленка.
— Ньяма! — крикнул веселенький Газолин.
Куду глянули на нас, потом большими скачками ринулись в буш и пропали.
— Вкусное мясо? — спросил я, стараясь перекричать шум ветра.
— Ха! Очень вкусное! — Газолин радостно улыбнулся навстречу ветру. — Ньяма!
— И часто вы его здесь едите? — прокричал я.
— Ха! Очень часто! — похвастал Газолин.
— А их не трудно ловить?
— Ха! Совсем легко, кто знает способ! — продолжал хвастать Газолин, очень довольный собой.
— И как же ты на них охотишься?
— Я охочусь… — Газолин осекся, глядя на меня.
— Петли расставляешь? Или стреляешь из ружья?
— Нет, — ответил Газолин. — Просто мне они попадаются мертвые.
— Так-так, — сказал я. — Вот и ты попался. Придется рассказать про тебя нкоси Томпсону.
— Они попадаются мне мертвые, — сконфуженно повторил Газолин. — Слово даю.
— Так-так, — сказал я. — Даешь слово? Ха!
Между двумя полями, сухими и твердыми и алчущими дождя, «мерседес» свернул с одного проселка на другой, еще более неровный, и покатил вниз по склону, сильнее прежнего подпрыгивая на колдобинах. Хотя солнце поднялось довольно высоко, было еще очень холодно. Над дорогой протянулись сучья, они все время норовили раскроить нам череп и сбросить нас с грузовика, и приходилось поминутно нагибаться в подпрыгивающем кузове. Краали пошли чаще, и опять нас провожали удивленные взгляды, и дети подбегали к дороге, улыбаясь и махая нам руками. «Мы едем ловить чипимбири живьем!» — весело кричали наши рабочие и смеялись, видя удивление местных жителей. Им очень нравилось, что люди с недоумением глядят нам вслед; если кто и успевал что-то расслышать, все равно не мог поверить, что мы едем ловить чипимбири живьем; люди знали, что никто, даже и белые, не способен поймать чипимбири живьем.
Через густой буш грузовик спустился по длинному бугристому склону к пересохшему руслу, и Мкондо включил передний привод тяжелого «мерседеса», и колеса взрыли сухой белый песок, и в облаках сухой пыли мы вприпрыжку пересекли русло и вырвались на крутой сухой берег, где были видны следы «лендровера» Нормана, и с грохотом, ревом и треском, вздымая пыль, затряслись вверх по противоположному склону, и Мкондо выжал до отказа газ, чтобы не потерять скорость, и мы крутились между деревьями и пригибались под нависающими сучьями. Солнце поднялось достаточно высоко, но в тряском кузове грузовика все еще было холодно; дальше мы спустились по длинному голому обугленному склону, где местные жители выжгли кустарник, расчищая землю под пашню, и на дне широкой, пологой долины увидели реку Руйю, увидели каменные плиты, светлые струи, зеленый камыш и лагерь старины Нормана на берегу. «Мерседес» въехал по ухабам в лагерь, и старина Норман — сам смуглый, костюм защитного цвета — подошел к нам по золотистой траве, усатый, приветливый, уравновешенный.
— С добрым утром, с добрым утром! — сказал он.
Африканцы вылезли из кузова, все еще под градусом, и расселись на корточках вокруг большого костра под развесистым деревом. Мы подошли к костру старины Нормана у реки и стали греться у струек теплого дыма на солнышке, и повар подал нам кружки с чаем, и старина Норман рассказал Томпсону, какие следы удалось обнаружить ему и его следопытам. Старина Норман прирос душой к носорогам. Кругом полно следов, говорил он, и ночные есть и вчерашние, но самое главное — чудесный сегодняшний след. В четырех километрах отсюда. По меньшей мере, два детеныша, один совсем маленький, от силы месяц ему. Один очень крупный самец.