Операция «Перфект»
Шрифт:
– Возможно, она никогда больше не будет нормально ходить, – сказала Беверли, и некоторые женщины стали шепотом выражать ей сочувствие и предлагать помощь. – А у меня, как назло, руки ужасно болят. Хотя, конечно, моя боль – ничто по сравнению с ее страданиями. Но больше всего меня, разумеется, беспокоит будущее моей бедной девочки. Когда я думаю, сколько всего ей, бедняжке, потребуется уже в самое ближайшее время…
Байрон ожидал, что Беверли будет нервничать, что она будет робеть в присутствии этих женщин, памятуя тот «кофейный утренник», когда они буквально заткнули ей рот своими насмешками, однако он ошибся: Беверли была в своей стихии. Она с каждой из матерей поздоровалась за руку, каждой сказала, как это чудесно, что ей удалось снова всех их увидеть. Она постаралась сразу запомнить имя каждой и потом называла ее только по имени.
– Андреа, как мило. Диэдри, какое чудесное имя. Простите, –
А вот Дайана явно чувствовала себя не в своей тарелке. Только сейчас, снова увидев ее в окружении всех этих женщин, Байрон понял, до какой степени она стала иной, как сильно выделяется среди них. Голубое хлопчатобумажное платье болталось на ней, словно было с чужого плеча, ее чудесные волосы какими-то безжизненными и безвольными прядями свисали вдоль лица, лишенного, казалось, всяких красок. Она, похоже, забыла, что должна что-то говорить. Одна из приглашенных дам упомянула Олимпийские игры, другая тут же подхватила тему и сказала, что Ольга Корбут – «просто прелесть!» – но Дайана по-прежнему молчала, только губу слегка прикусила. Затем Джеймс, спасая положение, громко объявил, что хочет для начала экспромтом сказать несколько слов, но Беверли решительно этому воспротивилась и стала настаивать, что вступительную речь должна непременно произнести хозяйка дома.
– О нет, пожалуйста, нет, – прошептала Дайана. – Я не могу!
Она даже попыталась, спрятавшись за спины других женщин, присесть где-то в уголке, но все тут же обернулись к ней, прося ее выступить.
– Ну, скажите нам хотя бы несколько слов, – пропела Андреа.
Джеймс тут же подбежал к Дайане и сунул ей написанную им заранее речь.
– О господи! – вздохнула она и вышла вперед.
Но продолжала молчать. Просто смотрела на листок с речью, и он дрожал у нее в руках.
– Дорогие друзья! Матери и дети! Добрый день, – начала она, наконец, и снова умолкла.
Речь содержала намеки на благотворительность, какие-то рассуждения о музыке, какие-то слова о будущем, но, что бы ни пыталась сказать или, точнее, прочесть Дайана, расслышать ее можно было лишь с огромным трудом. Кроме того, она то и дело останавливалась посреди фразы и начинала сначала. Было видно, что она страшно нервничает – она щипала себя за запястье, наматывала на палец прядь волос и, в общем, даже написанное толком прочесть не могла. Не в силах дольше это выносить, Байрон первым начал аплодировать. К нему, по счастью, присоединилась Люси, которая до этого была страшно занята: устроившись за обеденным столом на своем высоком стульчике, она показывала Джини язык и корчила страшные рожи. Но, услышав аплодисменты Байрона, Люси явно решила, что концерт окончен, и, спрыгнув на пол, закричала: «Ура! Ура! А теперь уже можно всем выпить чаю?» Это было просто унизительно, и не в последнюю очередь потому, что волосы Люси после того, как Байрон их вымыл, превратились в нечто невообразимое: повисли какими-то слипшимися прядями, похожими на жеваные ленты. Но, по крайней мере, ее появление сломало лед, и женщины перестали пялиться на Дайану.
Итак, первым шокирующим событием этого дня стало поведение матери Байрона, которая явно была не в себе. Вторым – куда менее шокирующим, скорее поразительным, – стало то, что Беверли действительно оказалась способна что-то сыграть на органе. А если ей и не хватало природного дарования, то она более чем успешно компенсировала это броской подачей. Когда измученная Дайана отползла, наконец, к какому-то дальнему стулу и приготовилась смотреть и слушать, Беверли еще немного выждала, выслушала ободряющие аплодисменты и лишь после этого с большим достоинством проследовала к центру импровизированной сцены, держа под мышкой ноты и изящным движением приподнимая подол своего длинного платья. Усевшись перед органом, она закрыла глаза, подняла руки над клавиатурой и заиграла. Пальцы Беверли бегали по клавишам, и цветные огоньки плясали на корпусе электрооргана, точно стайка светлячков. Женщины выпрямили спины и напряженно застыли, время от времени одобрительно кивая и переглядываясь. Беверли исполнила какую-то классическую пьесу, затем саундтрек к популярному фильму, затем маленькую пьеску Баха и попурри из произведений Карпентера [57] . После исполнения каждой вещи Байрон плотно задергивал занавес, давая Беверли возможность успокоиться, собраться с мыслями и приготовить очередные ноты. Джеймс в это время разносил тарелочки с угощением. Женщины громко болтали и даже смеялись. Сперва Байрон просто ждал в сторонке, пока Беверли подготовится к следующему выходу. Он старательно притворялся, что его там и вовсе нет, потому что она явно нервничала. Как только он поднимал занавес, Беверли глубоко
57
Джон Олден Карпентер (1876–1951), американский композитор.
– Какие же они милые, все эти женщины!
Байрон посмотрел в щелку между занавесками и увидел, что Джеймс угощает Джини печеньем «Пати Ринг». Джини сидела в самом центре в первом ряду, ее нога была плотно упакована в кожаный футляр, и Джеймс очень внимательно поглядывал на эту ногу.
– Я готова, Байрон. Это будет моя последняя вещь, – окликнула его Беверли.
Он раздвинул занавес и призвал аудиторию к тишине.
Беверли подождала, пока все умолкнут, а потом, вместо того чтобы заиграть, вдруг повернулась лицом к слушателям: она явно намеревалась что-то сказать.
Начала она с благодарности всем присутствующим. Сказала, что их поддержка имела для нее огромное значение. Голос у нее был такой тонкий и пронзительный, что Байрону пришлось впиться ногтями в ладони, чтобы не закричать. Это было тяжелое лето, сказала Беверли, и, если бы не доброе отношение Ди, ей вряд ли удалось бы выжить.
– Ди все время была рядом со мной. Она ни перед чем не останавливалась, чтобы помочь мне. А ведь, должна признаться, бывали времена, когда я… – Тут голос Беверли дрогнул, и она лишь с трудом заставила себя мужественно улыбнуться. – Но сейчас не время печалиться. Сегодня у меня такое счастливое событие, и последнюю вещь, которую я сейчас исполню, я посвящаю Ди. Это наше с ней любимое произведение Донни Осмонда. Не знаю, знаком ли кто-нибудь из вас с его творчеством?
– А вы не староваты для Донни? – крикнула мать новичка. – Как насчет Уэйна?
Но Беверли ответила ей:
– О нет, Ди нравятся те, что помоложе. Не правда ли, Ди?
Байрону показалось, что женщины уже успели хорошенько угоститься тем, что принесли с собой во фляжках, потому что ответ Беверли вызвал дружный смех.
– Итак, это для тебя, Ди, – сказала Беверли, – кого бы на самом деле ты ни предпочитала. – И, подняв руки над клавиатурой, она предложила собравшимся подпевать, если захочется. А потом вдруг обратилась к Дайане: – Почему бы тебе, Ди, не выйти и не станцевать для нас?
Байрон в ужасе увидел, как побелела, словно от боли, его мать, казалось, в нее попали камнем.
– Нет-нет, я не могу. Не могу…
Беверли, так и не начав играть, повернулась к аудитории и обменялась с женщинами понимающими взглядами.
– Вот так она всегда скромничает, но это только с виду. Я-то видела, как здорово она танцует, так что вам придется поверить мне на слово. Ди – самая прекрасная танцовщица на свете. Она прямо-таки рождена для танца. Разве я не права, Ди? Она способна любого мужчину чуть ли не до обморока довести.
– Прошу тебя, не надо… – шептала Дайана, но Беверли не унималась. Она встала, подошла к Дайане и помогла ей встать. А потом первой захлопала в ладоши. Но Дайана, должно быть, все-таки опиралась о плечо Беверли и покачнулась, стоило той убрать руки. Потом сделала маленький шажок вперед, и Беверли со смехом воскликнула:
– Ну вот! Молодец, Ди! Только, может, лучше поставить этот стакан на столик?
Женщины засмеялись, но Дайана ставить стакан на столик отказалась.
Байрону стало совсем тошно: мать в эту минуту была похожа на какое-то дикое животное, посаженное на цепь, которое вытащили на всеобщее обозрение и радостно тычут в него палками. «Как же такое могло случиться? – думал он. – Я не должен был этого допускать!» Даже когда Беверли повела Дайану на «сцену», та все еще пыталась сопротивляться и уверяла, что совершенно не умеет танцевать, но теперь уже и зрительницы закусили удила и принялись настаивать. Дайана споткнулась, пробираясь между стульями, и чуть не упала. Байрон попытался привлечь внимание Джеймса, отчаянно махая руками, мотая головой и шепча одними губами: «Прекрати это! Пожалуйста, прекрати!» – но Джеймс, похоже, ничего вокруг не замечал и смотрел только на Дайану, лицо его при этом стало таким красным, что казалось, вот-вот вспыхнет. Он замер, как изваяние, глядя на нее, можно было подумать, что он никогда в жизни не видел ничего столь прекрасного. Он с явным нетерпением ждал, когда Дайана начнет танцевать.