Операция "Рагнарёк"
Шрифт:
Количество объявлений самозваных гадалок, магов и прочих экстрасенсов в Рунете зашкаливало за все мыслимые высоты. Бобби, хотя сам ни к какой магии способностей не имел, достаточно хорошо разбирался в ней со слов Маши и Делии, чтобы понимать насколько далеки их обещания от правды. И насколько близки к соблазнам, извечно нашептываемым в уши слабовольных представителей человеческого рода охотниками за душами из Преисподней.
В душу Бобби верилось слабо, но рассказы Делии о том, как эти самые души В Преисподней превращались в безмозглых лемуров, мелких злобных дьяволов, миллионами гибнущих в Кровавой войне с демонами Джаханнама и вновь возрождающихся, чтобы снова вернуться к той же участи, его пугали. В конце концов, неважно –
Но хуже всего было, когда речь заходила о политике. Бобби огорчало, что в его родной стране культура приходила в упадок, и все меньшее число людей интересовалось классической литературой или передовыми научными достижениями, предпочитая им реалити-шоу в телевизоре или концерты популярной музыки. Но, все-таки, Метрополитен Опера каждый вечер ломилась от зрителей, музеи полнились не только туристами, многие молодые люди до виртуальной хрипоты спорили о философии и гражданской позиции. И это определялось не только происхождением или образованием. Вот, хоть Диззи взять. Парень вылез из Гарлемского болота, достиг высочайшего профессионализма в своем деле и теперь, кроме музыки, в которой он с детства прекрасно разбирался, как губка впитывал все, что могли дать ему новые, намного более образованные друзья.
Каждый человек (и не только человек) заслуживает того, чтобы к нему подходили с индивидуальной меркой, оценивая его личные взгляды, мысли и поступки. В этом было главное убеждение младшего МакГи, с пеленок вдолбленное ему МакГи старшим, возможно, единственное педагогическое достижение контр-адмирала до последнего времени. И махровая ксенофобия, царившая в российской части Сети, раз за разом заставляла его рваться в бой, доказывая, что нет такого слова «все». Что американцы – разные. И французы. И русские. И пигмеи Центральной Африки. Что если человек гордится своей национальностью, это означает, что гордиться ему больше нечем. Что людей разделяют не границы, а убеждения.
Слишком часто ему приходилось в отчаянии сжимать челюсти, когда ему не хватало слов, чтобы пробиться через эту стену непонимания. И у Бобби все чаще возникали подозрения, что стена возникла не сама по себе. Если стены строят, значит, это кому-нибудь нужно. И теперь, после Машиных слов, он начинал догадываться, кому.
Все эти соображения, вкупе с цитатами, производящими особо тягостное впечатление, Бобби изложил Маше, и девушка согласилась, что дела требуют их личного присутствия в России. Вот только… Бобби был прав, и Россия огромная. Не было никакой уверенности, что руководство Ордена Гермеса обосновалось в столице. Скорее, следовало ожидать, что свою паутину они плетут в более тихом месте, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, и действуя из тени.
— Маш, — Бобби озарила идея, — а среди предложенных Регентом кандидатур есть русские?
— Российские, — поправила его Маша, — мы же не по чистоте крови, а по месту жительства их сортируем. Есть. Две. Один паренек из Москвы, другой из Ростова. Оба вполне…
Она обняла Бобби и чмокнула его в щеку.
— Ты умница! Мы поедем, чтобы на месте помочь организовать выборы. Вот только… Говорить-то я говорю, но я там с трех лет не была. Мне страшновато. Особенно после твоих рассказов.
— Может, Войцеха попросить? – неуверенно предположил Бобби.
— Войцех там на дуэль кого-нибудь вызовет. Или еще какую-нибудь великосветскую архаику устроит.
Маша задумалась и вдруг просияла.
— Я знаю, кто может нам помочь. Ты еще не знаком с моей бабушкой?
* — Престол Амерлин – титул главы «Белой Башни» в эпопеи Джордана «Колесо Времени». В ее аналоге
93. Парк-Слоуп. Бруклин. Нью-Йорк. Брунгильда
Дневные часы она провела вороном, забившимся в самый темный угол грузового отсека Боинга. Поспать в этом виде не удалось, лишь вздремнуть вполглаза, да еще и тени, для пущей надежности скрывавшие ее от посторонних глаз, приходилось непрестанно придерживать. К тому моменту, как самолет поднялся в воздух, Брунгильду терзал жутчайший голод. Ей пришлось напрячь волю до предела, чтобы вернувшись после заката к обычной форме, не ринуться, ломая перегородки, в салон самолета, откуда тянуло жарким запахом крови пассажиров.
В грузовом отсеке, кроме ворона, оказалась пара крупных собак в клетках, но Валькирия предпочла воспользоваться консервами. Все эти новшества претили ей, но, если подумать… Если хорошо подумать… Мир изменился к лучшему. Разве смогла бы она прежде преодолеть тысячи миль за восемь часов? Разве смогла бы затаиться на корабле, не наводя пассажиров и экипаж на мрачные подозрения?
Осушив пару пакетов, Валькирия почувствовала не только физическое облегчение. Все, происходившее за последнюю сотню лет, казалось ей странным. Прежде мир не менялся. Или менялся с такой скоростью, что даже Сородичи почти не замечали этого. Узкие штаны сменялись широкими, мечи – шпагами, потом аркебузами… Но даже пушки не шли ни в какое сравнение с отравляющими газами или ковровыми бомбардировками. Когда она изменилась? После залитых кровью полей Первой Мировой? После того, как узнала, что кровавую мясорубку Второй зачинщики пытались оправдать теми легендами и преданиями, на которых зиждилась ее преданность Всеотцу? Как получилось, что она, бессмертная Валькирия, встала в один строй со Скотом, с пищей? Или все дело в том, что она увидела, как из тех самых легенд вышли не только подземные жители, цверги, которые даже во времена ее живой юности считались сказкой, но и реальное, ощутимое зло, в равной степени враждебное всему миру?
Мир, который она помнила, поначалу все ширился. В него приходили иноземные воины, неся на остриях мечей новую религию, новую веру. Веру рабов, так странно сочетавшуюся с неумолимой жестокостью завоевателей. Они казались совсем чужими, не лучше орков или йотунов из легенд. А потом… Мир вдруг сжался до размеров крохотного голубого шарика в необъятных просторах Вселенной. Шарика, половину которого легко можно было обогнуть за восемь часов, отделявшие Осло от Нью-Йорка.
Самолет мчался на запад, догоняя ночь, а гордая воительница сидела в грузовом отсеке, и кровавые слезы пятнали рваные голубые джинсы на охваченных сильными руками коленях. Чуть не две тысячи лет Валькирия знала, чьим приказам ей следует подчиняться, каким путем следовать. Это было легко. А теперь ей впервые за долгие века приходилось думать самой, принимать решения, от которых зависела не только ее судьба. И платить за совершенные прежде ошибки. Но одно Брунгильда знала точно, никакое раскаяние или наказание не станет достаточной платой. Прошлое следовало оставить в прошлом, и все начинать сначала. Пока счет не сравняется. И дальше.
Из ближайших соратниц Брунгильды, Валькирий древности, уцелели всего две. Сигрун, засевшая в Калифорнии, слишком тесно спелась с Ассамитами. Предложение развязать локальную ядерную войну не столько испугало Брунгильду само по себе, сколько навело на мысль, что подобные методы даже для Ассасинов выглядят слишком бессмысленной жестокостью. Война ведется за поля, за скот, за право рыбной ловли. За власть, в конце концов. А кому нужна власть над выжженной радиоактивной землей, на которой не останется пищи ни для Сородичей, ни для Скота? И Валькирия горела желанием узнать, кому именно. В том, что этот «кто-то» реально существует, она почти не сомневалась.