Операция «С Новым годом»

Герман Юрий Павлович

— Расстрел мне будет? — осведомился Ионов.

— Как суд присудит, — вздохнул Иван Егорович.

— А не то что здесь сразу и шлепнут?

— Навряд ли здесь, — не слишком обнадежил шпиона Иван Егорович. — Теперь давай, освещай подробно все свое задание. Старшой ты?

— Я.

За дощатой перегородкой зашумел примус. Там была у Знаменского операционная. Керосин очень берегли, и если примус шумел, значит, Знаменский готовился оперировать.

— Кого привезли, Павел Петрович? — крикнул Локотков.

Но за шумом

примуса ответа он не расслышал и стал записывать показания Ионова, держа свою видавшую виды папку на колене. Сопутствующих Ионову мужичков он уже попервоначалу допросил и сейчас испытывал от всего этого дела некоторое смешное чувство неловкости. Мужички порознь друг от друга сознались, зачем их сюда забросили, и Локоткову было и совестно, и вроде бы соромно копаться во всей этой глупой истории. Наверное, следовало бы передать всю тройку Игорю, но Игорь был занят, сидел на хуторе, поджидал ионовских дружков. Вообще, все складывалось до чрезвычайности глупо.

— Вопрос: кто с вами беседовал перед отправкой на выполнение задания?

— Сам господин Грейфе, — ответил пучеглазый Ионов. — Лично сам в своей резиденции в Ассари. Он нам сказал: убьете генерала — озабочусь вашей дальнейшей судьбой, потому что генерал этот…

— Вопрос, — поспешно перебил Ионова Иван Егорович, — кто вас экипировал, когда вы ждали отправления из Пскова?

— Это как?

— Одевал и снабжал кто?

— Хромой, — ответил Ионов. — Он всех провожает. С деревянной ногой, говорят — из матросов.

— Какой он с виду, этот «из матросов»?

— Конопатый — раз. Низкого росту — два. Старый…

— На сколько лет выглядит?

— Какого году?

— Ну, допустим.

— Году не менее как девяносто пятого. Люди говорят — с Эзеля он. Там и ногу потерял.

— Почему в такое доверие к немцам вошел, что один экипирует?

— Предполагаю, что из-за своей сильной искалеченности. Совсем едва ходит. И из каптерки своей никогда ни шагу. Ампутация у него слишком высокая…

— Старательно работает?

— А у него только и жизни что работа. Доложил вам, точно доложил, никогда не выходит. Деревяшку-то редко подвязывает. Все больше скачет. Скок-поскок. Да палкой упирается. Вообще-то очень внимательный господин. Одежда исключительно советская, трофейная, оружие там, прочая хурда-мурда, исподнее, ремень, шапка…

— Зажигалка, по-вашему, тоже советская?

— Зажигалки у него навалом на столе лежали. Я попросил.

— Вы понимали, что по этой зажигалке вас разоблачить могут?

Ионов помолчал.

— Зачем? — погодя спросил он. — Разве у солдата трофея быть не может?

— И таблетки он вам тоже дал после вашей просьбы?

— Таблетки сам отпустил. От простуды, сказал. Насыпал из банки в бумажку.

— Предупредил, что немецкие?

— А на них разве написано?

За перегородкой кто-то ухнул тяжело, как филин. Павел Петрович заругался: он не любил, когда ему мешали оперировать,

а с наркозом в бригаде нынче было туго.

— Выполнение террористического акта кому лично было поручено? — стараясь говорить серьезно, спросил Локотков. — Вам, Серому или Козачкову?

— А это как случай выйдет, — с готовностью разъяснил Ионов. — Серый, например, был раньше поваром первой руки. У него имелось задание — взойти в доверие на кухне и самому генералу готовить ихние порционные блюда. А для того случая — ампулы, что вы отобрали. Яд, четыре сбоку — ваших нет.

Иван Егорович отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

— У вас какая была задача?

— Я шофер, — произнес Ионов. — Первого класса шофер, генералы же часто в шоферах нуждаются. Это господин Грейфе нам разъяснил. Козачков же для связи предназначенный, чтобы сообщение дать, когда дело будет сделано.

— Ну, а остальные, те, кого вы поджидали?

— Мы людей не поджидали, — после паузы произнес Ионов, — мы груз поджидали. Взрывчатку и еще различные детали, чтобы взорвать этого генерала-разведчика.

— И взорвали бы?

— Если скажу «нет», не поверите, — угрюмо произнес Ионов. — Теперь хоть лопни, никто не поверит, этого мы недоучли.

— Зачем же вы тогда убежали, если действительно повиниться хотели?

За дощатой перегородкой густой голос попросил:

— Ты бы полегче, Павел Петрович, я тебе не лошадь!

— Руками не цапай! — опять заругался Знаменский. — Объяснял же: инфекцию внесешь…

— Еще вопрос, — сказал Локотков, — какое этому матросу имя и отчество?

Террорист Ионов подумал и пожал плечами.

— Ни к чему мне было, — ответил он, — одел, вооружил, пищу-питание выдал — и будь здоров, не кашляй…

Но Иван Егорович матросом интересовался всерьез. Он и лампадных мужичков про матроса выспрашивал, и других прежних своих клиентов и пациентов, как любил обозначать словесно агентуру противника. Уже давно возникла у Локоткова концепция, которая всегда подтверждалась. Матрос нарочно снабжал агентуру чем-либо немецким — часами ли, компасом ли, зажигалкой ли, а то и таблетками, и особой ампулкой немецкого происхождения: дескать, не зевайте там, други мои и кореши, за линией фронта, не сбежать мне, одноногому, а вот вам от меня знак — это агент, шпион, диверсант, обратите внимание на мелкую мелочь, не прозевайте, не прохлопайте!

С партизанами матрос связан не был, но имелись сведения, что связаться он желал. Но за той колючей проволокой, где было его обиталище и где находились немецкие каптерки и склады, за хромым следили во все глаза, о чем он даже дал понять человеку Локоткова, и на этом разговоре все вновь надолго оборвалось.

Обдумывая на ходу деятельность матроса, Иван Егорович направился к себе в землянку немного передохнуть. По пути услышал он голос Лазарева. Саша пел свою любимую, с коленцами и подсвистыванием, песню: