Операция «Танненберг»
Шрифт:
Никто из живого щита не смел поднять головы. Никто не мешал.
А темные фигуры кнехтов падали. Под пулями, под стрелами. Падали и пятились. И бежали.
– Здесь! Здесь они! – орал благим матом кто-то из отступавших.
И призывал кого-то.
Хотя мог бы не орать, не звать мог бы. И так ведь ясно, где «они».
Бурцев пустил короткую очередь вслед убегающему противнику.
Крикун подавился собственным криком. Споткнулся, свалился. И не шевелился больше.
Нет больше немцев. Отступили. Попрятались.
Ненадолго стало тихо. Спокойно.
– Пошли вон! – рыкнул Бурцев. – Прочь! Прочь отсюда!
Перепуганный народ уползал в кусты, забивался в щели, прятался за деревья. Спасутся ли, далеко ли уйдут – это теперь их забота. Живой щит исчез, испарился. В посеченных пулеметом зарослях, среди утыканных стрелами деревьев теперь лежали только трупы и несколько раненых.
Что ж, можно считать, первый натиск отбит. Но кнехты, бабы с ребятишками и два эсэсовца с овчарками – это лишь авангард. Даже нет – разведка. Бурцев нутром чуял – сейчас пойдет новая волна. Значит, надо успеть…
– Сменить позицию, – приказал Бурцев.
С пулеметом в обнимку откатился на запасной рубеж – назад, за невысокий кустистый холмик. Бурангул и дядька Адам снова расположились рядом – под пенек, под поваленное бревно. И Вальтер Телль – здесь же.
Справа-слева – шевелилась листва, мелькали тени: арбалетчики перезаряжали самострелы, самые осторожные переползали с места на место.
И вот тут-то их шарахнуло. Накрыло.
Сначала был свист. Пугающий, нарастающий. Приближающийся. Свист, который ни с чем не спутаешь. Свист, в котором даже штатский мигом признает…
– Что это? – инстинктивно вжал голову в плечи Вальтер Телль.
…миномет. Признает – и не ошибется.
– Миномет! – одними губами прошептал Бурцев.
И – во всю глотку. Чтоб слышали все:
– Мордой – в землю! Головы не поднимать!
Это – единственное, что они могли сейчас сделать. Ну, и еще…
– Молиться и не шевелиться!
Дрогнула земля. Рвануло буквально в нескольких шагах. Влажные комья, ветки, щепки, листья посыпались сверху. Если б не деревья вокруг, если б не спасительный холмик, осколками достало бы и Бурцева, и Бурангула, и дядьку Адама, и Телля.
А так… Присыпало только так.
Снова свист. Снова взрыв. Крики. Страшные. Жуткие. Так кричит человек с вывороченными внутренностями, но уцелевшими легкими и глоткой. Не повезло кому-то из вольных лесных стрелков. Тем, кто умирал сейчас молча, везло больше. Молча – значит, сразу, без боли.
И – опять нарастающий свист, от которого, кажется, падает само небо.
Небо упало. Небо взорвалось. В очередной раз. И вместе с землей и щепой вверх полетели чья-то оторванная рука, разбитый арбалет и брызжущие кровью клочья. Кишки. Потроха. Человеческие…
Кишки повисли на ветвях, окрасив зеленую листву красными пятнами.
Похоже, немцы вовсе не боялись убить под горячую руку анкер-менша. Человек-якорь Агделайда Краковская для их целей годилась и мертвой. И ежели что – перелопатят останки. Найдут среди окровавленных трупов нужный, опознают – визуально ли
Минометы долбили без перерыва. Мины ляпались часто и строго по квадрату. По обширному вытянутому прямоугольнику. По тому самому, где Бурцев расстреливал тевтонских кнехтов, где остались еще почти все теллевские арбалетчики. И откуда так не успели убраться крестьянские бабы и ребятня.
Дубок-укрытие, из-за которого Бурцев полосовал врага очередями, разнесло в труху. Землю вокруг основательно перепахало. А воздух все свистел. И вздрагивали от взрывов вековые деревья. «Серьезные, видать, силы брошены были на эту операцию», – подумалось Бурцеву.
Потом – как глушащий удар ладонями по ушам – тишина.
Секунда, вторая, третья. И – новая волна. Новая облавная цепь.
Уже слышны крики и тарахтенье мотоциклетных моторов…
Через посеченные кусты, по изрытой земле к Теллю сползались уцелевшие лесные стрелки. Собирались в единый кулак, занимали позиции. М-да… немногие выжили после минометного чеса. Те, кто, как Бурцев, успел сразу отползти подальше – выжил. Те, кто остался – погиб. Даже раненых не слышно на обстрелянном участке. А и не будет раненых там, где мины ложились одна подле другой.
Бурцев стряхнул землю, выглянул из срытого срезанного наполовину холмика. Поставил пулемет на сошки.
Как раз вовремя. В редколесье впереди вновь замелькали фигуры наступающих. Шли не очень ровно. По-особому шли. Впереди – щитоносцы. С громадными – почти в рост человека переносными щитами-павезами. Обтянутыми кожей. Размалеванными крестами и гербами. Изукрашенными яркими броскими надписями. Щиты сбрасывались из-за спины, выставлялись вперед.
На одном Бурцев разобрал немецкую надпись: «Спаси, Святая Мария». Надпись была выведена красным. По-готически вычурно, жестко, остро.
За павезами укрывались арбалетчики и жиденькая цепь автоматчиков.
Тряслись по кочкам три «Цундаппа». У каждого – в коляске по пулеметному рылу. Мотоциклы окружали небольшие отряды всадников. Закованные в латы тевтонские рыцари – орденские братья в белых плащах и полубратья – в серых. Легковооруженные слуги и оруженосцы, готовые по первому же приказу ринуться в бой. А где-то сзади, за деревьями, ждали невидимые минометчики. Чтоб добавить, если понадобится.
Да, с этой цепью так просто не совладать. Это не кнехты первой волны. Это будет уже не разведка боем.
Будет просто жестокий бой, драка не на жизнь, а на смерть.
Первыми не выдержали стрелки Телля с правого фланга. Короткие болты мелькнули в воздухе, сбивая листья, срезая ветви. Ударили по павезам, отметившись на раскрашенной поверхности оперенными хвостами.
Около полудюжины стрел легли удачнее. Упал щитоносец, неосмотрительно поднявший голову над краем щита, упал арбалетчик позади него. И еще один тевтонский стрелок упал. И два конных латника, чьи доспехи не смогли устоять перед болтами швейцарских самострелов. Упал автоматчик.