Операция «Вурдалак»
Шрифт:
Открыто значительное месторождение меди на северо-западе Замбии. Его основные залежи находятся в бассейне реки Лумвана в 60 км от административного центра северо-западной провинции Солвези.
Простой советский читатель пробежит глазами сообщение и, в лучшем случае, порадуется за братский африканский народ. Но Вересов был не обычный читатель, а думающий, и потому всегда находил тайный смысл подобных заметок. В итоге, по его раскладам получалось, что развивающаяся Замбия в скором времени должна
ТАСС. Лусака.
По сообщениям «Замбия дейли мейл», родезийская военщина продолжает вооруженные провокации на границе с независимой Замбией. Только в последние дни расистские головорезы убили несколько мирных жителей, десятки замбийских граждан получили ранения.
Ну как после такого душещипательной информации не пошлешь солдат-освободителей на защиту рабочего класса и трудового крестьянства?
Вот так, почти ненавязчиво, формируется общественное мнение, ибо если каждый день монотонно постукивать по одному и тому же месту, то в конце концов вырастет шишка. И если все эти, на первый взгляд разрозненные, сообщения собрать воедино, то получится тщательно подготовленная пропагандистская операция, преследующая множество целей: и политических, и военных, и разведывательных. Но без этого, скажем так, лукавства не может обойтись ни одно правительство мира, ибо на то и существуют узаконенные проститутки нашего столетия — средства массовой информации.
Но сегодня Вересов не торопился с политпросвещением. Он с некоторой жалостью посмотрел на командира и спросил:
— Слушай, Валь, ты, кажется, хотел встретиться с академиком Агапитовым?
— Сегодня как раз и хотел. Академик ведь не только учитель и друг Никифорова, но и куратор его последних разработок, связанных с этническим оружием. А почему ты спросил?
— Читай сам.
Он протянул Корнееву газету и склонился над грудой накопившихся на столе бумаг. Почти вся канцелярская работа лежала на нем, так как из всей группы только у одного Вересова был красивый почерк.
— Та-ак, — протянул через минуту Валентин и по чесал кончик носа. — Кажется, начинается всеобщий мор.
— Во-во, — подхватил не вступавший до этого в разговор Крупицын, также уткнувшись в газету. — Как бы нам тоже не попасть в список избранных.
— Тьфу, типун тебе на язык.
Вересов переплюнул через левое плечо и добросовестно постучал костяшками пальцев по столу.
— Жди звонка от шефа. Но почему он не сделал этого еще вчера? Ведь наверняка узнал одним из первых.
Корнеев пожал плечами. Ему все это тоже не нравилась. Вдело явно стали вмешиваться сильные мира сего, а значит — жди беды.
Ни Корнеев, ни его группа не знали, что в это самое время полковник Шаров проводил обыск в загородном доме академика Агапитова. Проводил с таким расчетом, чтобы
Полковник ГРУ Алексей Николаевич Дорожкин сидел в личных «Жигулях» и ждал, когда появится разрабатываемый объект — профессор Никифоров. На другой стороне дороги, чуть наискосок, стояла черная «Волга», в салоне которой сидели два офицера КГБ.
Вот уже третью неделю Дорожкин, как и гэбисты, был тенью и Никифорова, и Богомолова.
Ожидая своего подопечного, Алексей невольно задумался о своей судьбе. В Союз он вернулся полтора года назад, пять лет проработав за границей. Последние полгода он был в Анголе. Там-то его и нашел родной отец, которого все считали погибшим в первые дни Великой Отечественной войны. Нельзя сказать, что встреча с отцом была радостной, скорее, наоборот. Алексей совсем не знал его, так как родился через восемь месяцев после того, как тот ушел на фронт. Но сам отец владел практически полной информацией о сыне и оставшейся в СССР жене.
Рассказ отца о своей судьбе поразил даже Дорожкина-младшего, хотя казалось, что его трудно чем бы то ни было удивить. Будучи в ополчении, отец в первом же бою под Москвой попал в плен к немцам. Из обычного концлагеря судьба кинула Николая Дорожкина в лабораторию доктора Карла-Хайнса фон Дока, занимавшегося исследованиями в области психиатрии и пытавшегося создать совершенного биоробота. Естественно, что поначалу Дорожкина планировали использовать в качестве подопытного материала. Но Николай сам был ученым и до войны также занимался подобными проблемами. Правда, в отличие от немецкого коллеги Дорожкина так и не успели заметить и по достоинству оценить, а соответственно — и вовремя засекретить в сталинских лагерях.
Владея немецким, Николай быстро нашел общий язык с фон Доком. Расточительность никогда не была свойственна немцам. Они быстро поняли, насколько полезным может оказаться этот подающий большие надежды русский парень. Ему предложили сотрудничество на прекрасных условиях, и так как Дорожкин не отличался особым патриотизмом — он полагал, что для настоящей науки нет ни границ, ни Родины, — то, не раздумывая, согласился.
Через два года Николай сумел, во-первых, неопровержимо доказать свое чистокровное арийское происхождение по материнской линии, убедив руководство, что его дедушка и бабушка — выходцы из знатного немецкого рода, расстрелянного в восемнадцатом году большевиками. Во-вторых, он научно обосновал собственное новое направление в создании программируемых биороботов.
За большой вклад в немецкую науку он заслужил личную благодарность фюрера, а также получил и собственную лабораторию, и людей, и ассигнования. К этому времени во всех документах Третьего Рейха он уже значился как доктор Фридрих фон Штайн. Русский солдат Николай Дорожкин пропал без вести под Москвой.
Лаборатория доктора фон Штайна располагалась в бункере «Вервольфа», где уже задолго до появления ученого работали немецкие экстрасенсы из Первого отдела РСХА. Разработанный ими газ с добавками редкоземельных и радиоактивных элементов изменял генотип, а затем и фенотип подопытных. Фашистские зомби обладали невероятной живучестью, хорошо видели в темноте и были всеядны.