Оперативная карта
Шрифт:
— Товарищи! — сказал он. — Нам пришлось временно оставить Успенское. Неизвестно, как скоро придут деникинцы, но вы должны быть готовы. Первое ваше испытание в жизни…
«Нет, не те слова, — с горечью подумал Слава. — Надо бы что-нибудь военное. Определенное. Раздать оружие, например…»
В голубых глазах Быстрова отчаяние.
— Мы ушли… — Он поправился: — Уходим… А вы остаетесь…
— Что же нам делать? — спросил Слава.
— Ничего не делать. Вы — дети. — Самое, самое оскорбительное,
«До чего плохо я говорю, — подумал Быстров. — Разве с ними так надо?..» Внезапно лицо его светлеет, голос крепнет, от прежней виноватости, неуверенности нет и следа.
— Но вы — коммунисты. Почти коммунисты. Вы стали коммунистами раньше, чем стали взрослыми. Поэтому дисциплина, порядок и молчание! Мы хотим вас сохранить, и вы обязаны подчиниться. У коммунистов впереди еще большая дорога…
Все ждали наставления, но он неожиданно оборвал:
— А теперь по домам… — Подошел к каждому и каждому пожал руку. — Расходитесь. По одному. А ты, Слава, задержись.
Степан Кузьмич поплотнее закрыл двери.
— Слушай внимательно. — Глаза у Быстрова голубые и печальные. — Никуда мы не уходим, будем по логам, по задворьям скрываться. Воевать! Тебе — ждать. Все примечать и на ус мотать. — Быстров щипнул мальчика за верхнюю губу. — Усов нет, а все равно наматывай. Поручения будут, а пока — через день за реку, часов около пяти, на опушке, повыше усадьбы Введенского… Веди себя смирно, ни с кем не ссорься. Ваш дом обязательно под постой начальству отведут… Смекнул?
Они сидели в большой пустой комнате. В последний раз. Мальчик и Революционер. Слава на диване, Быстров на столе.
Степан Кузьмич поставил ногу на стул, обнял колено, голос приглушил, точно сказку рассказывает.
— На Озерне, повыше омута, над поповским перекатом, вверх, в березняк, за кустами… Умеешь по-перепелиному? — Он втягивает губы и певуче нащелкивает тонкий перепелиный клич: — Пить-пить-пить! Пить-пить-пить! — Сперва длинное «пить» и затем два коротких.
Славка повторяет, но у него так не получается. За окном раздается тарахтенье дрожек.
— Есть кто? — слышится властный голос.
Степан Кузьмич вскочил… Знакомый голос!
Вошел высокий небритый человек в потертой солдатской шинели и черной суконной шапке-ушанке, подбитой заячьим мехом.
Быстров вытянулся.
— Афанасий Петрович?! Здравствуйте, товарищ Шабунин!
— Здравствуйте, Степан Кузьмич… — Приезжий взглядом обвел комнату. — Где же все?
— Нормально, за околицей…
— А это кто?
Шабунин оценивающим взглядом посмотрел на мальчика.
— Руководитель местной коммунистической молодежи.
Шабунин слегка улыбнулся.
— Не мал?
— Мал, да дорог, —
— Поделили уезд и разъехались, хотим знать, что оставляем и что найдем.
В комнате темнеет. На стенах белеют пятна. Плакаты Быстров эвакуировал вместе с бумагами исполкома.
Слава сжался в комок, ему очень хочется остаться. Шабунин опустился на диван, кивнул Быстрову:
— Докладывайте обстановку.
— Документы отправлены под Тулу с секретарем исполкома. Учителя предупреждены, занятий не начинать… Население тоже. В случае, кто подастся к деникинцам, ответит по всей строгости…
Шабунин нетерпеливо перебил:
— Ну, а сам, сами? Коммунисты эвакуировались?
Быстров нахмурился.
— Непроявившие себя оставлены по домам.
— А проявившие?
— Собраны в кулак. Отрядик сформировали…
— Что будете делать?
— Появляться то здесь, то там. Советская власть не кончилась. Не давать жизни дезертирам. Нападать на мелкие части противника…
Шабунин пристально посмотрел в окно. Кто-то кричал визгливо, жалобно: то ли кого бьют, то ли оплакивают. Быстров не обращал внимания на крик, и Шабунин отвернулся от окна.
— Уверены, что Советская власть не кончилась?
— Уверен.
— И я уверен.
Славка слушал как завороженный и думал: «Вот что делает людей коммунистами: доверие и уверенность. Доверие и уверенность приносят победу в самых невероятных обстоятельствах…»
Шабунин сжал губы, покачал головой, точно не слышно сказал что-то самому себе, и лишь потом обратился к Быстрову:
— Должен сказать, что положение весьма катастрофическое. — Сердито посмотрел на Славку, точно тот во всем виноват, и пригрозил ему: — А ты слушай да помалкивай, мы языкастых не любим.
Его учили помалкивать, но лишь много позже узнал он, что не болтать языком и жить молча — совсем неравноценные вещи.
— …Малоархангельск мы сдадим. Сдадим Ново-силы И Орел, вероятно, сдадим. Фронт откатился к Туле. Но Тулу не сдадим. Это не предположение. Так сказал Ленин. Они рвутся к Москве, но мы отбросим их и погоним, и чем меньше перегибов с крестьянами, тем скорее погоним…
Быстров тряхнул головой, льняная прядь наползла на глаза, рукою взъерошил волосы.
— Разрешите обратиться к уездному комитету партии?
— Обращайся, — Шабунин поморщился. — Знаю, что скажешь, и наперед говорю: отказ.
— Много коммунистов ушло в армию?
— Кого послали, но кого велят и придержать. Сейчас тут — тот же фронт… Требуется разумное равновесие.
Быстров с надеждой в голосе сказал:
— Архив отправлен, исполком эвакуирован, к появлению врага все подготовлено. Разрешите на фронт? Афанасий Петрович, я очень прошу!