ОПГ «Деревня» 2
Шрифт:
— Ну вот как ты здесь очутился, Егор!? Меня же Серёга убьёт, что недоглядел за тобой! — Продолжал убиваться тот. — За каким хуем тебя понесло на ночь глядя тайком сюда? И не спорь, говном из раны не несет, главное — довезти, а там врачи тебя поставят на ноги! Ты держись только, Егор, не умирай!
Умирать Егору и самому не хотелось, но в чудеса он не верил, поэтому с фатализмом готовился к встрече с вечностью, или небытием. Вникнуть в теологические тонкости, есть ли жизнь после смерти — мешала адская боль. «Руку раздробили, если не открытый перелом даже», — мрачно диагностировал не питающий иллюзий Егор: «ливер насквозь проткнули,
Однако время шло, сани неслись сквозь лес, хрипели лошади, а Егор всё никак не умирал. «Да быстрей бы сдохнуть!» — Металась в голове мысль: «Сил уже нет терпеть эту агонию!» И вдобавок к нестерпимым мукам — он продолжал оставаться в сознании: «До чего же паскудно так умирать!» — Билось в голове, в короткие мгновения, когда боль притуплялась.
— Пить, Федус, дай попить! — Каркнул Егор, сам не узнавая своего голоса.
— А? Что!? — Поначалу не разобрал Федус, переспросил и наклонился, прислушиваясь. — Потерпи, Егор, нельзя тебе, с животом порезанным пить!
— Один хуй умираю! — Упрямо стоял на своем Егор. — Дай попить, сказать кой-чего надо!
Федус, матерясь — достал фляжку, вытащил какую-то тряпку и смочил её водой, вначале протер губы Егору, потом сунул край ему в рот. Тот присосался к ней как к материнской груди, напиться не напился, но хоть разговаривать стал внятно.
— Всё, не доеду я. Теперь уже точно…
— Да ты заебал! Мы уже Хазанский лог проехали! — Рассердился Федус. — Егор, потерпи пожалуйста, хоть до врачей доживи! Еще с километр и дома!
Егор оптимизма подчиненного не разделял, поэтому продолжил:
— Слушай, не перебивай! У меня во дворе перед самым входом в мастерскую лежит кусок железа, так вот с левого края, если эту плиту выворотить — копай аккуратно. Там на глубине тридцати-сорока сантиметров банка закопана трехлитровая. Закатанная, в мешковину обернутая и полиэтилен. — Всё тише и тише, теряя силы, рассказывал Егор. Федус внимательно слушал, всё ближе склоняясь к нему. — Там полная банка шишек и на дне золото, грамм семьдесят. Ты золото Ксюхе отдай, а шишки сам кури, меня помянешь… — Егор закрыл глаза, наконец то объявив свою последнюю волю.
— А хорошие хоть шишки?! — Недоверчиво, и в то же время с предвкушением спросил Федус. — Давно поди лежат, сопрели все?
— Да ты чо!? — Возмутился Егор. — Ничего им не будет! Ты золото только не скрысь, Федус! Я с тебя за это на том свете спрошу!
— Всё! — Обрадовался Федус возможности скинуть с себя ответственность за жизнь Егора. — Приехали! Я же верхами сразу Мишку отправил врачей предупредить, вон и свет горит, и на крыльце встречают! А шишки мы ещё вместе покурим!
Егор от бессилия застонал: «Сейчас ещё и врачи спасать начнут, не дадут умереть спокойно. А потом и дети в прозекторской практиковаться. И курить не бросил, Мане то стыдно будет перед другими, за мои прокуренные легкие…» На тулупе занесли в медцентр, Толян скомандовал: «Давай его в операционную сразу!» Федус продемонстрировал врачам небольшое мачете, которым зарезали Егора, десантник Олег побледнел, а обычно корректный хирург не сдержался: «Это нихуя не нормально! Несите быстрей!»
В операционной Егор больше, чем предстоящей и неизбежной смерти — испугался грядущего спасения, поэтому сразу взмолился о обезболивающем: «И это, мужики, вы не мучайте меня, если чо — усыпите лучше!» Марина Сергеевна всхлипнула и загремела инструментами, чуть их не
В ожидании анестезии, правда — пришлось ещё пострадать, но уже после первого укола в предплечье Егора посетила надежда: «А может и выживу, это же врачи, они меня всю жизнь спасали!» А затем вначале отступила боль, потом обступившие его фигуры стали размытыми силуэтами, цвета потеряли яркость, звуки отчетливость — как будто операционная погрузилась под воду. А затем пришел долгожданный покой и забытье: «Вот так то что не умирать», — успел порадоваться Егор: «милое дело, не в санях на морозе…»
Пробуждение было безрадостным, Егор с тоской и жалостью к себе понял, что спасти его не получилось и врачи из ложного гуманизма продлевают мучения. Каждое движение отзывалось болью, помимо уже привычных за вчерашнее руки и внутренностей — нестерпимо раскалывалась голова: «И тут ученые наврали, что перед смертью мозг милосердно что-то там вырабатывает, отчего смерть наступает незаметно. В галлюцинациях и эйфории! Одно слово — британские…»
В палату просунула голову в белой косынке с вышитым красным крестом Маня и обрадовалась: «О, очнулся лебедь шизокрылый! Пить хочешь?» Егор понял, что действительно — пить хотелось адски, попробовал сказать что да, но не получилось. Поэтому просто кивнул головой, в которой тут же что-то взорвалось. Застонал и вновь в голове стрельнуло. «Да это на отходняк похоже», стали терзать смутные сомнения в неизбежной смерти: «и Маня язвит, если бы умирал — всяко милосердней отнеслась, любит ведь, по своему…»
Вернулась племяшка, со стаканом красного, восхитительно кисло-сладкого, а главное — мокрого морса. «Хватит, напился?» — Утвердительно спросила и не дожидаясь ответа — исчезла из палаты. Жизнь после морса заиграла новыми красками, дикий сушняк исчез, зато обострились доселе пребывавшие в спячке болевые ощущения. И левая рука, и брюхо, а уж голова радовала всеми спектрами и оттенками, словно вчера ей в футбол играли. В палату вновь пришла Маня, с полной миской чего-то, вызвавшего у Егора только запахом рвотные спазмы. Это ещё не видя содержимого.
— Жри давай! — Строго сказала племянница. — Ты вчера крови много потерял, с поллитра, а то и грамм шестьсот, так что лопай печень, гематогена нету!
— А опиум, Манечка?! Я не могу, болит всё, мне вчера опиум Толян обещал! — Взмолился Егор. — Мне разве можно есть вообще и пить, со сквозным ранением живота!? — Вдруг обеспокоился он, испугавшись, что Маня его сейчас попросту угробит, она же не настоящий врач.
— Анатолий Александрович сказал, что больше никаких рецептурных и сильнодействующих препаратов симулянту! — Отрезала племянница. — Они и так вчера на тебя с перепугу ценного наркоза для животных потратили, и совершенно зря! А твое сквозное ранение оказалось хоть и весьма обширным, но всё таки поверхностным порезом живота. Рукоятка твоего ножа да, пострадала, в неё свинорез угодил, полушубок еще смягчил. Ладно, — смилостивилась Маня. — Здорово тебе весь живот располосовало, до кишок местами. Только кишки то не так просто порезать, так что жить будешь, но пока со швами.