Опочтарение

Пратчетт Терри Дэвид Джон

Прежде чем шагнуть на балкон, Мокрист нагнулся потрогал пол, и снова ощутил холодок в пальцах, когда они прошли сквозь ковер. Как его бишь… а, мистер Переменль. Он тоже стоял здесь, потом бросился вперед, чтобы посмотреть вниз с балкона, и…

… размазало, сэр, его просто размазало по мрамору.

Мокрист осторожно выпрямился, на всякий случай оперся о стену и осторожно заглянул поверх перил в главный зал.

Люстры свисали с потолка, но они не горели, потому что солнечный свет потоками изливался через сверкающий стеклянный купол и освещал помещение полностью свободное

от голубиного помета, зато полное людей, торопившихся куда-то по полу с клетчатым узором или занятых работой за длинными полированными прилавками из редких сортов дерева, мне отец рассказывал. Мокрист стоял и смотрел.

Это было представление, в котором сотни отдельных целеустремленных движений счастливо сплавились в великую анархию. Далеко внизу люди катили по полу огромные проволочные корзины на колесиках, перекинув через плечо тащили куда-то мешки с почтой, клерки лихорадочно заполняли ячейки, гораздо позже ставшие гнездами для голубей. Это было как машина с деталями из людей, сэр, ах, если бы видели это!

Слева от Мокриста, в дальнем конце зала, виднелась золотая статуя высотой в три или четыре человеческих роста. Это был стройный молодой человек, очевидно бог, одетый лишь в шляпу с крылышками, сандалии с крылышками и — Мокрист скосил глаза, пытаясь лучше рассмотреть — фиговый листок с крылышками? Скульптор изобразил его готовым прянуть в воздух, с конвертом в руках и выражением благородной целеустремленности на лице.

Статуя доминировала в зале. В настоящем ее не было на месте, постамент пустовал. Если даже прилавки и люстры исчезли, то у статуи, которая хотя бы выглядела золотой, совершенно точно небыло шансов уцелеть. Это был наверное Дух Почты или что-нибудь такое.

Хотя конечно в реальности почта доставлялась более прозаическим способом.

Прямо под куполом стояли часы с четырьмя циферблатами, обращенными на каждую из сторон света. Пока Мокрист смотрел на них, большая стрелка перескочила на 12.Зазвучал рожок. Суетливый балет приостановился, где-то внизу под Мокристом распахнулись большие двери, из них вышли люди в униформе, сэр, ярко-синей с медными пуговицами! Ах, если бы видели это! промаршировали в большой зал и построились в две линии перед главным входом, встав по стойке смирно.

Тут их ждал большой человек в еще более роскошной униформе и с кислым как от зубной боли лицом; с его пояса свисала медная клетка с большими песочными часами внутри, а он смотрел на выстроившихся людей с таким выражением, как будто видал зрелища и похуже, но нечасто и, в основном, на подошвах своих огромных ботинок.

Он поднял песочные часы с видом злобного удовлетворения, глубоко вдохнул и закричал:

— Чееетвертая Достааавка… становись!

Слова доходили до слуха Мокриста слегка приглушенными, как будто сквозь картон. Почтальоны, уже стоявшие по стойке смирно, попытались встать еще смирнее. Большой человек взглянул на них и снова сделал глубокий вдох.

— Чееетвертая Достааавка… ждем, ждем!… ДОСТААААВИТЬ!

Два ряда почтальонов промаршировали мимо него к выходу.

Когда-то мы были почтальонами…

"Мне

нужно найти настоящую лестницу — подумал Мокрист, с трудом отходя от края — я… галлюцинирую прошлым. Но стою в настоящем. Это вроде лунатизма. Я не хочу выйти на свежий воздух, а закончить как очередной силуэт, обведенный мелом на полу".

Он повернулся, и тут кто-то прошел прямо сквозь него.

Ощущение было неприятным, как внезапный приступ лихорадки. Но это было не худшее. Хуже всего было наблюдать, как чья-то голова проходит прямо сквозь твою голову. Разглядеть удалось в основном серое, со следами красного и пустотелым намеком на мозговые пазухи. О глазных яблоках лучше вообще не упоминать.

…все лицо перекошено, как будто он увидел призрака…

Желудок Мокриста сжался, когда он повернулся и взглянул на молодого почтальнона, глядевшего в то место где он находился с ужасом на лице, отражавшим ужас Мокриста. Затем мальчишка пожал плечами и заспешил прочь.

Значит, Игнавия тоже добрался сюда. У него хватило ума разобраться с невидимым полом, но вид чужой головы, проплывающей сквозь его собственную, доконал его…

Мокрист побежал за мальчишкой. Он заблудился здесь, ведь вместе с Грошем он осмотрел не больше десятой части здания, все остальное было заблокировано почтой. Должны быть другие лестницы, существующие в настоящем. Первый этаж, вот что было его целью: надежный пол.

Мальчишка прошел сквозь дверь в комнату, полную посылок, но Мокрист успел заметить в дальнем ее конце другую дверь и намек на перила. Он побежал, и пол исчез у него из-под ног.

Возникло короткое ужасное ощущение лавины писем, падающих рядом с ним. Он, задыхаясь, приземлился на огромную кучу сухой древней почты. На секунду сквозь дождь из писем он успел заметить наполовину заваленное почтой пыльное окно, и продолжил погружение. Куча под ним начала двигаться, сползая вниз и вбок. Потом раздался треск, похожий на звук двери, сорванной с петель, и боковое скольжение ускорилось. Он умудрился вынырнуть на поверхность как раз вовремя, чтобы треснуться головой об верхнюю планку дверного косяка, а затем течение вновь утащило его вниз.

Беспомощный, барахтаясь в потоке почты, Мокрсит смутно ощутил содрогание, когда провалился пол. Письма устремились в пролом, увлекая его с собой в новый поток конвертов. Свет исчез, когда на него рухнули тысячи писем, а потом исчез и звук.

Тьма и молчание сжали его в кулаке.

Мокрист фон Губвиг стоял на коленях, положив голову на руки. Здесь был воздух, но теплый и затхлый, и его не хватит надолго. Он не мог и пальцем шевельнуть.

Возможно, здесь он и умрет. Скорее всего, здесь и умрет. На него навалились, должно быть, целые тонны почты.

"Я вручаю мою душу любому богу, который сможет найти ее" — пробормотал он в затхлый воздух.

Перед его внутренним взором плясала, изгибаясь, синяя линия.

Это были написанные от руки буквы. Но они говорили.

"Дорогая Мамочка, я прибыл блогополучно и нашел отличную комнату в…"

Было похоже на голос деревенского парня, но со скрипучими нотками. Если бы письмо могло говорить, то именно таким голосом. Слова разбегались, а буквы искривлялись и наклонялись в разные стороны под пером явно непривычного к письму человека…