Оползень
Шрифт:
– Саскинд, каковы шансы?
– Я тебя не буду обманывать, – сказал он. – Не вдаваясь в детали, замечу только, что твой случай – не простая потеря памяти. О тебе надо книгу писать, что я со временем и сделаю. Смотри, Боб. Некто получает удар по голове. Происходит потеря памяти, но ненадолго. Через пару дней, в худшем случае, через пару недель, все приходит в норму. Это обычное дело. Но бывают случаи посерьезнее. Недавно мне пришлось иметь дело с восьмидесятилетним стариком, которого сбили с ног на улице. На следующий день он пришел в госпиталь, и выяснилось, что он потерял год своей жизни.
Он помахал сигаретой перед моим носом.
– Это случай полной потери памяти. Частичная же, выборочная потеря, как у тебя, встречается нечасто. Ну, а как пойдет восстановление памяти, в обоих случаях предсказать трудно. К сожалению, с частичной потерей мы сталкиваемся гораздо реже и потому знаем о ней меньше. Я был бы счастлив уверить тебя, что память вернется к тебе через неделю, но я этого не сделаю, потому что сам ничего не знаю. Все, что мы можем, – продолжать работать. И вот мой тебе совет: прекрати переживать по этому поводу и сосредоточься на чем-нибудь другом. Как только позволит состояние твоих глаз, я принесу кое-какие книги, и ты вновь станешь трудиться. Когда снимут бинты с рук, начнешь писать. Имей в виду, парень, что через двенадцать месяцев тебе предстоит сдавать экзамены.
2
Саскинд заставлял меня работать, и если я ленился, мне крепко доставалось от него. Он становился прямо-таки ядовитым, если считал, что это на пользу дела. После снятия бинтов он тыкал меня носом в книги и устраивал мне всякие тесты – на интеллект, на личность, на призвание. Результаты как будто его удовлетворяли.
– А ты не дурак, – объявлял он, размахивая пачкой листков. – Сто тридцать три балла по системе Векслера-Бельвью – не так уж плохо. Мозги у тебя есть, так что давай шевели ими.
Все мое тело было иссечено шрамами, особенно на груди. Новая кожа на руках была неестественного розового цвета. Когда я касался лица, пальцы ощущали неровные борозды.
Однажды доктор Мэтьюз в сопровождении Саскинда зашел проведать меня.
– Нам надо поговорить с тобой, Боб, – сказал он.
Саскинд ухмыльнулся и мотнул головой в сторону Мэтьюза.
– Серьезный малый вот этот. С ним шутки плохи.
– Дело в самом деле серьезное, – сказал Мэтьюз. – Боб, ты должен принять решение. Я сделал для тебя все, что мог. С глазами у тебя все в порядке, но все остальное... Тут я бессилен. Я не гений, а всего лишь обыкновенный больничный хирург, специализирующийся на пересадке кожи.
Он помедлил, явно подыскивая слова.
– Ты никогда не интересовался, почему здесь нет зеркал?
Я покачал головой, и тут влез Саскинд.
– Наш Роберт Бойд Грант человек очень непритязательный. Хочешь увидеть себя, Боб?
Я приложил руки к щекам, пальцами ощутил грубую шероховатость кожи.
– Не знаю, не думаю, – сказал я, чувствуя, что меня начинает трясти.
– Все же я советую тебе это сделать, – сказал Саскинд. – Это жестоко, но зато поможет тебе принять решение.
– Ладно, – ответил я.
Саскинд щелкнул пальцами, и сестра, стоящая рядом с ними, вышла из палаты. Она вернулась почти сразу же с большим зеркалом, которое положила на столик стеклом
– Ну, давай, – сказал Саскинд.
Я медленно взял зеркало и повернул его к себе.
– Боже мой! – вырвалось у меня. Я быстро закрыл глаза, к горлу подкатывала тошнота. Через некоторое время я вновь посмотрел в зеркало. Передо мной было чудовищно отвратительное лицо, розовое, пересеченное в разных направлениях белыми швами. Ребенок, если бы попытался вылепить из воска человеческое лицо, что-нибудь подобное мог бы изобразить. В нем не чувствовалось ни характера, ни осмысленности, – ничего, что должно было бы соответствовать моему возрасту, просто ничего.
Мэтьюз сказал тихо:
– Теперь ты понимаешь, почему у тебя отдельная палата?
Я вдруг начал смеяться.
– Это же смешно, чертовски смешно, оказывается, я потерял не только себя, но и свое лицо.
Саскинд положил руку мне на плечо:
– Лицо – это просто лицо. Человек его не выбирает, оно ему дано, и все. Послушай-ка, что тебе скажет доктор Мэтьюз.
Мэтьюз заговорил:
– Я не специалист в пластических операциях. – Он указал на зеркало. – Ты сам все видишь. Когда тебя доставили сюда, не могло быть и речи о каких-то тонкостях. Ты бы просто умер, если бы мы занялись всякими изысканными штуками. Но сейчас ты в достаточно хорошей форме, чтобы сделать следующий шаг, если хочешь, конечно.
– А именно?
– Еще одна операция. Хирург – один толковый человек в Монреале. Лучший специалист своего дела в Канаде, а может быть, и во всем Западном полушарии. Ты имеешь шанс получить новое лицо и заодно – новые руки.
– Еще операция! Ну нет, я уже сыт этим по горло.
– У тебя есть несколько дней на размышления, – сказал Мэтьюз.
Саскинд обратился к нему:
– Мэт, оставь это дело мне. Я поговорю с ним, ладно?
– Ладно, – сказал Мэтьюз. – Давай действуй, а я пошел. Пока, Боб.
Он вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Саскинд прикурил, бросил пачку на стол и стал меня уговаривать:
– Я, приятель, на твоем месте согласился бы. С таким лицом, как у тебя, на публике не покажешься, разумеется, если ты не собираешься блистать в фильмах ужасов.
– Хорошо, – сказал я сквозь зубы. Я ведь понимал, что на это все равно придется пойти. – Но меня ют что интересует: кто за все это платит? Кто оплачивает эту палату, кто будет платить лучшему хирургу в Канаде?
Саскинд щелкнул языком.
– А вот это загадка. Но кто-то страшно любит тебя, это точно. Каждый месяц доктор Мэтьюз получает конверт с тысячей долларов сотенными бумажками и вот с этим.
Он порылся в карманах, выудил какую-то карточку и передал ее мне. Я внимательно ее осмотрел. На ней ничего не было, кроме одной машинописной строчки: "На благо Роберта Бойда Гранта".
Я недоверчиво посмотрел на Саскинда.
– Уж не вы ли этим занимаетесь?
– Боже милостивый! Хотел бы я посмотреть на госпитального психиатра, который в состоянии отвалить тебе двенадцать тысяч долларов. Я не в состоянии дать тебе даже двенадцати тысяч центов. – Он ухмыльнулся. – Но за комплимент спасибо.