Опоздать на казнь

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Ну хорошо, — сказал наконец профессор, — а второе предложение?

Второе предложение было старое, только сформулировано по-новому. Гучериеву тоже понадобился осмий…

— Вы нам осмий, — а мы проследим, чтобы те, кому ваша фирма не нравится, больше по земле не ходили. Немного осмия. Совсем чуть-чуть.

Дублинский отказался. Гучериев улыбнулся, продемонстрировав отличные белые зубы:

— Вы подумайте пока. Я с вами еще свяжусь.

Гучериев начал осаждать Дублинского звонками. Присылал ему письма, в том числе и по электронной почте, с какого-то бесплатного почтового ящика. Начались угрозы — в

адрес жены, Ирины и даже домработницы, почтенной Веры Федоровны. Близким Сергей об этом не рассказывал — зачем лишний раз их пугать, и так по телевизору сплошные ужасы, да и в газетах — какую ни открой, везде разбой, убийства, терроризм. Но Гучериев становился все настойчивее и агрессивнее. Параллельно с ним активизировался затихший было Бурцев. «Обложили со всех сторон», — бессонными ночами думал профессор, ища выход из сложившейся ситуации.

Наконец Дублинский не выдержал и отправился в милицию. Черт его дернул пойти в ближайшее к дому, сорок седьмое отделение, в то самое, которое через две недели посетит перепуганная супруга пропавшего профессора…

Петроградская сторона — она вообще-то очень красива и живописна. Если идти по Каменноостровскому проспекту медленным прогулочным шагом, можно вдоволь налюбоваться на здания эпохи петербургского модерна. Но если спешишь, то лучше воспользоваться проходными дворами. Во дворах модерна не наблюдается, зато там есть живописные помойки, полуразвалившиеся кирпичные постройки и прочая прелесть. Дублинский, как настоящий петербуржец, решил пройти дворами.

Можно было, правда, и на автомобиле доехать, но Каменностровский и все прилегающие улочки, как назло, перекрыли в ожидании кортежа президента, который очередной раз решил посетить историческую родину. В Санкт-Петербурге к этим визитам и к частым пробкам в центре уже привыкли, так же, как жители Кутузовского проспекта в Москве. Там, где правительство, — всегда пробки, эту нехитрую истину петербуржцы приняли как должное.

Выходя из темной проходной парадной в очередной двор, Дублинский наткнулся на старого знакомого.

Гучериев был не один.

Неподалеку трое или четверо его земляков передавали друг другу пару арбузов, имитируя разгрузку фургона.

— Здравствуйте, профессор, — обрадовался Гучериев.

— Добр-рый… день… — Дублинский был поражен до такой степени, что почти потерял дар речи…

— Не надо бояться. И не надо глупостей, — миролюбиво сказал Гучериев, как будто ненароком показывая Дублинскому рукоятку пистолета во внутреннем кармане кожаной куртки. — Мы все здесь люди горячие. Можем вспылить.

— Что вам угодно? — стараясь говорить как можно громче, произнес Дублинский. — Что вы хотите?

— Не кричи — не услышат, — отозвались от фургона. — Все ушли охранять президента.

Дублинский напряженно сглотнул, припоминая, что вдоль всего Каменноостровского, докуда видел глаз, через несколько шагов друг от друга стояли милиционеры. «И где их столько понабрали, — подумал еще Дублинский. — Не иначе, как с менее важных постов на окраине сняли. На радость местным хулиганам».

— В милицию идешь, — ласково то ли спросил, то ли констатировал Гучериев.

— Ну что вы… — попытался соврать Дублинский и неожиданно для себя густо покраснел.

— В сорок седьмое отделение… — продолжал Гучериев, будто не слыша слов профессора. — Друзей своих хочешь

ментам сдать. А мы ведь охраняли тебя. Мы тебя и сейчас охраняем. Если бы не мы, тебя бы уже давно пристрелили или бомбу под двери квартиры подложили. Обычную, с тротилом.

До столь откровенных угроз Гучериев раньше никогда не доходил.

Умирать не хотелось — особенно здесь, сейчас, в вонючем питерском проходном дворе, когда по главной улице едет кортеж президента и все жители города машут из окон платочками. Не хотелось умирать от руки бандита. Не хотелось быть вывезенным на свалку в фургоне, для виду груженном арбузами. Не хотелось умирать, не завершив исследования, не попрощавшись с Ириной и с женой. Просто не хотелось умирать — и все тут. Какие могут быть оправдания?

Дублинский оценил свою жизнь дороже осмия. А вы бы, читатель, как поступили на его месте?

— Ну что? — спросил Гучериев. — Теперь мы можем договориться?

Дублинский помедлил несколько секунд, потом еле ответил:

— Можем…

— Ты правильно поступаешь, — Гучериев одобрительно похлопал Дублинского по плечу, а потом протянул ему ладонь. Дублинский тупо уставился на нее, борясь с собой, не желая подать руку Гучериеву. Тот, однако, рассмеялся, сам взял ладонь Дублинского в свою и крепко пожал.

— Мужчина должен уметь проигрывать, — добродушно сказал он. — И не терять лица. Ты молодец, профессор. Мы заплатим тебе за осмий по-царски.

Встреча была назначена на день возвращения Дублинского с конференции. Он заедет домой, повидается с женой, потом отлучится, возьмет чемоданчик с осмием и приедет в условленное место.

Место было выбрано несколько странное — на окраине города, в лесу за метро Дыбенко.

— Нельзя ли где-нибудь поближе? Я буду с дороги, уставший, может быть, я вам сюда его принесу, в этот двор?

— Чтоб тут нас всех забрали? Делай, как мы говорим! — пригрозил Гучериев.

В Германии, в кругу коллег и друзей, Дублинский как-то забыл про угрозы, про Гучериева, про гонки за осмием. Посидел в кельнских пивных, поел сосисок с капустой, округлился, посвежел, пропали мешки под глазами, так огорчавшие Ирину.

— А то оставайся у нас! — предложила жена школьного приятеля, Изи Шапируса, — У вас там в России так страшно, в новостях показывают, олигархи, чеченцы на каждом шагу.

Лучше бы она не вспоминала о чеченцах! Дублинский нахмурился. Может быть, и в самом деле остаться? Перевезти сюда жену, вызвать Ирину — она как раз отлично знает немецкий, даже Гете читала в оригинале три года подряд, пока не надоело. Немецкое правительство с распростертыми объятиями примет ученого с мировым именем. Вот только…

— Нет, я должен вернуться. Может быть, как-нибудь еще выберусь к вам.

— Уж мне эти русские патриоты! — отозвался из соседней комнаты Изя. — Держитесь за свою Россию, как за кусок черствого пирога. Додержитесь!

— Изя, а правда, что евреи продали Россию? — поинтересовался Дублинский.

— Ой, Сережа, я тебя умоляю! если бы мы ее продали, стал бы я принимать тебя в такой развалюхе?

Развалюха была трехэтажная, с мансардой и видом на зеленый некошеный луг. Правда, бассейна в ней не было и автомобилей у Шапирусов было всего два — как и у Дублинских. Впрочем, Изя не был всемирно известным ученым. Он работал в фармацевтической компании «Байер».