Оправдание Острова
Шрифт:
На последнем листе рукописи помещена загадочная приписка. В опубликованном виде она выглядит так:
У Агафонова гроба не обретет пророчества голос никто источник есть сведений о будущем Острова.
Строение этой фразы необычно, и смысл ее темен. Ясно лишь, что она как-то связана с пророчеством Агафона Впередсмотрящего. Но – как?
Итак, украв у Острова предсказания о будущем, Прокопий в то же время обогатил его знаниями о прошлом. Уже из заглавия найденного текста следовало, что история в хронике
Отделив в своих писаниях истину от лжи, Прокопий как бы не ставил на этом точки. Возможно, он даже допускал, что с течением лет истина и ложь поменяются местами (такое случалось в его жизни), и предоставил потомкам давать оценки самостоятельно.
Дети, которым предстояло вступить в брак, трех лет от роду были обручены. Они стали поистине украшением Острова, двумя самыми прекрасными цветами нашей земли. Всем казалось, что от их голов исходит сияние, и были они как два маленьких солнца. Появление их на улице в пасмурную погоду разгоняло тучи, так что можно было сказать, что светит сразу три солнца, и они грели всех. Самих же детей, благословенных Парфения и Ксению, согревала их любовь к Юстину и Гликерии.
Если Парфений своим поведением напоминал прочих детей своего возраста, то с Ксенией дело складывалось иначе. Она детских игр не любила и их сторонилась, отчего несведущим и не обладающим тонкостью чувств могла показаться нелюдимой и даже диковатой. На деле же кажущаяся нелюдимость отражала ее внимание не к земному, но к горнему. С младых ногтей образцом для нее являлась Гликерия, светоч целомудрия и чистоты.
Гликерия была второй женой Юстина. Первая его жена Агафья оказалась бесплодна, и оттого князю пришлось с ней расстаться. До этого Юстин и Гликерия пытались излечить Агафью от бесплодия, но так как усилия их оказались столь же бесплодны, сколь и Агафья, Юстину скрепя сердце пришлось взять в жёны Гликерию.
Заботу о Ксении взяла на себя тетка ее Клавдия, коротавшая свои дни на Побережье. Детей, однако, решили не разлучать, и время они обычно проводили вдвоем, то во Дворце, то у моря.
Остается лишь сокрушаться, что не хватает мне умения описать доброту и мудрость людей, взявших опеку над малолетними. Как тут не заплакать о себе, что в Афинах не бывал и в академиях не учился, что груб умом и чувствами низок? Что, наблюдая игры, поначалу не понимал их сокровенной воспитательной сути, когда, играя, скажем, с благочестивой четой в чет и нечет, чудесные чада уже в ранние годы научились отличать одно от другого, в то время как даже отмеченные чинами различают их неотчетливо.
В лето восьмое регентства добродетельного Юстина у воспитуемого Парфения вошло в обычай играть в ножички. Игра эта развивала точность и ловкость, столь необходимые будущему властителю. Искусство метать нож в повороте, которому Парфения учила благомыслящая Гликерия, было средством борьбы с неповоротливостью, до некоторой степени свойственной означенному сироте, да и в целом в общественной
Иное дело мы, взрослые, неспособные не то что научиться метанию в повороте, но и запомнить малое количество иноземных слов. Оттого перед прибывшими с Большой земли стоим безъязыки и немы, не в силах даже поприветствовать их, молчу уже о сложных материях, как то философский дискурс или, примерно говоря, построение силлогизма. Без языка не заведешь ни простой дружбы, ни более тесных отношений, отчего до сих пор так мало у нас межгосударственных браков. Но о сем оставим глаголати и на предлежащее возвратимся.
Во время игры Гликерия, как поистине вторая мать, неусыпно следила за тем, чтобы ни один из ножичков не полетел в сторону наследника княжеского трона. Когда же диавольским наущением ножичек все-таки полетел в его сторону, малолетнего Парфения спас крик предназначенной ему в жёны малолетней же Ксении. В тот час она гуляла со своей родней у моря. Проходя мимо скалы, напоминающей башню, она коротко крикнула:
Нож!
И этого было достаточно. Преодолев неповоротливость, мальчик успел сделать пол-оборота, и нож, летевший ему в сердце, вонзился в предплечье.
Это оказался больших размеров нож, и брошен он был искусно, так что, если бы не крик, всё могло бы кончиться для Парфения плачевно. Вне себя от гнева, благорассудная Гликерия велела тут же отрубить голову отроку, неосторожно бросившему нож. Некоторые лжецы или просто люди несведущие вспоминают, что отрубленная голова якобы заговорила. Если же принять во внимание, что именно она говорила (а я не желаю этого повторять), то история с говорящей головой представляется совершенно недостоверной.
Ксения
Самой игры в ножички я не видела (мы находились слишком далеко от игравших), но почувствовала, чем они там, на севере Острова, сейчас занимаются.
Мы гуляли по берегу моря около нашего замка. Впереди шла тетушка Клавдия, сестра моего умершего отца, которая занималась моим воспитанием. Шла по полоске прибоя, подобрав подол платья. Держала его обеими руками, высоко – выше колен, и всё равно часть подола скользила по мокрому песку, то и дело погружаясь в дрожащую морскую пену. В этот день я обратила внимание на ноги Клавдии. Они были, говоря современным языком, x-образными. Внезапно я почувствовала укол беспокойства и, еще не понимая, что делаю, закричала:
– Нож!
– Отчего ты закричала «Нож!»? – спросила тетушка, не замедляя движения.
– А отчего у вас x-образные ноги? – ответила я вопросом на вопрос.
Клавдия не поняла ни моего крика, ни вопроса, я тоже не поняла ни того, ни другого – вырвалось просто. Я находилась, вообще говоря, не здесь. Видела в далеком Городе Парфения, слышала в непроглядном будущем слова. Такое, впрочем, случалось и с Клавдией, сказавшей про меня однажды: проблемный ребенок. Я думаю, это у нас семейное.