Определение Святейшего Синода от 20-22 февраля 1901 года
Шрифт:
– Насколько известно, до написания письма состоялось семейное обсуждение такой возможности?
– Да. Еще летом я действительно поднимал эту тему. И никакого неприятия подобного акта у остальных членов нашей фамилии не прозвучало. Больше того, уже после информации о моем обращении мои родственники тоже обращались к Патриарху Алексию.
– Сегодня очень расхоже мнение,
– ...художественно-философское. Потому что философия и богословие - все же разные вещи...
– Согласен. Кроме того, конкретные претензии писателя, особенно в тех случаях, когда он довольно резко называл вещи своими именами, относились в основном к "церковной бюрократии", даже к святотатству людей, входящих в религиозную организацию, но не осознающих, к какой Материи они прикасаются.
– Все усилия Толстого в последний период его жизни были направлены на то, чтобы обратить внимание - чувства, сердца, души людей - к сути, религиозной сути христианства. Не к обрядам или условностям, а к сути. Всеми своими работами он пытался как бы дезавуировать формы извращения подлинной истории.
– Что вы собираетесь делать дальше: продолжать добиваться, чтобы вас поняли, или просто махнете рукой, потому что это бессмысленно? Что перевесит: сознание важности вопроса, касающегося реальной духовности, или "сейчас не то время"?
– Время, к сожалению, действительно не совсем то. Но меня это не останавливает. Я не могу не отвечать на приходящие письма, отклики. Не могу остаться безучастным к мнению людей, которые мне их присылают. Поэтому я намерен продолжать отвечать на них. И если буду убежден, что общественная потребность в обсуждений поднятого мною вопроса есть, то оно состоится. Возможно, это будет "круглый стол" с философами, писателями, представителями Церкви.
– Получается, что отсутствие ожидаемого результата - тоже своего рода результат?
– К этому я,
В Ясной Поляне ежегодно проводятся писательские встречи, и мы каждый раз задаем их темы. Уже в прошлом году темы "Толстой и религия", "Толстой и православие. Период отлучения" были заявлены и прозвучали. С моей точки зрения, уже тогда было много очень хороших выступлений. Эту тему мы продолжим и в этом году, в сентябре, - в виде обсуждения одного из крупных вопросов в рамках большой писательской встречи. Но догадываюсь, что зреет необходимость, быть может, и отдельного разговора.
При этом я не вижу задачи в том, чтобы собрать, например, одинаково мыслящих людей, мнения которых полностью совпадают. Интересно, чтобы сторонники разных мнений были конструктивны.
Теперь я уже не жалею, что возникла такая, пусть и несколько напряженная, ситуация. Я даже не мог предположить такого шквала писем и звонков, который не прекращается до сих пор. Поразительно, но именно в том регистре, в каком об этом писал Лев Николаевич, звучат мысли большинства тех, чьи письма я получаю, - самых разных людей.
Сейчас я довольно много езжу по России и вижу, что поднятые мной вопросы известны и обсуждаются множеством людей. Меня спрашивали об этом и в Саратове, и в Энгельсе, и во Владимире, и в Суздале. Общество начинает интересоваться, а это было и остается одной из моих целей.
Понимаете, наше общество как-то перестало думать. То ли заданный ритм жизни, то ли какая-то атмосфера... События абсолютно не анализируются. Не влекут за собой общественного обсуждения. И вообще: нет стремления к осмыслению происходящего - просто бездумное движение непонятно куда, непонятно зачем...
И, если в вопросе о Льве Толстом мне удалось заставить хоть какую-то часть нашего общества на секунду приостановиться и задуматься, написать письмо (ведь кто теперь письма пишет?
– давно забытый жанр!), значит, то, что я сделал, безусловно не напрасно.
Беседовал МИХАИЛ СИТНИКОВ.Москва