Опрокинутый лес
Шрифт:
Ни в том, что говорил Форд, ни в том, как он вел себя весь вечер, не было даже намека на позерство. Он просто был великим человеком, который, невзирая на то, что его величие сковано рамками званого обеда, тактично и последовательно, оставаясь самим собой, без высокомерия и заискивания, общался с присутствующими. Вечер удался. Пускай не все это понимали, но чувствовали все. На следующий день в редакционный кабинет Корин позвонил по внутреннему Роберт Уэйнер.
Как всегда случается с теми, кто излишне печется о чужой добродетели, Уэйнеру даже по телефону было трудно скрыть свою озабоченность.
–
– Бобби, ты просто прелесть!
– воскликнула Корин, заходясь от восторга.
– Вы все - просто прелесть! Слушай. Поговори с телефонисткой. Узнай, может, я могу тебя поцеловать.
– Делать нечего.
– Уэйнер откашлялся.
– Рад служить моему правительству.
– Я не шучу!
– У Корин даже закружилась голова от избытка нежности к Бобби; он правда был просто прелесть.
– При чем тут правительство? поинтересовалась она беспечно.
– Он не любит тебя, Корин.
– Что?
– спросила Корин. Она отлично расслышала Уэйнера.
– Он не любит тебя, - отважно повторил Уэйнер.
– Форду даже в голову не приходит, что тебя можно любить.
– Заткнись, - сказала Корин.
– Хорошо.
Последовала долгая пауза. Потом Уэйнер все же подал голос снова. Казалось, он говорил издалека.
– Корин, я помню, как очень давно поцеловал тебя в такси. Когда ты первый раз вернулась из Европы. Это был не совсем честный поцелуй, замешанный на виски с содовой - может, помнишь - я еще смял твою шляпку. Уэйнер снова откашлялся, но на этот раз договорил до конца все, что считал необходимым сказать: - Понимаешь, ты тогда так подняла руки, чтобы поправить шляпку... и в зеркальце над фотографией водителя у тебя было такое лицо... В общем, я не знаю. Ты до того здорово посмотрела и вообще. Короче, поправлять шляпку, как ты, не умеет никто на свете.
Корин холодно оборвала его, спросив:
– Ну и к чему ты это?
Но все же Уэйнер растрогал ее, и довольно глубоко.
– Да ни к чему, скорей всего.
– И потом: - Нет, к чему. Очень даже к чему. Я пытаюсь тебе втолковать, что Форду не дано понять, что лучше тебя никто на свете не умеет поправлять шляпку. Я хочу сказать, человек, подобно Форду достигающий вершин поэзии, не может оставаться нормальным мужчиной, способным разглядеть умеющую поправить...
– Ты повторяешься, - сердито перебила его Корин.
– Возможно.
– А почему ты решил...
– она запнулась, а потом добавила вызывающе: мне казалось, что поэты-то как раз и должны лучше разбираться в таких вещах, чем прочие.
– Разбираются, если им нравится сочинять стихи. Но не разбираются, если живут поэзией, - сказал Уэйнер.
– Понимаешь, Корин, в обеих книгах Форда нет ни строчки стихов. Там одна поэзия. Ты представляешь себе, что это значит?
– Объясни.
– Хорошо. Это значит, что он пишет под воздействием застывшей красоты. Так могут писать только те...
– Повторяешься, - обрезала Корин.
– Я бы не стал звонить, если бы мне нечего было сказать. Если бы я...
– Слушай, - сказала Корин, - ты считаешь, что он немного психованный. Я не согласна с тобой, Бобби. Это неправда. Он... он сдержанный. Он добрый, он ласковый, он...
– Не будь дурочкой,
– А какие у тебя основания полагать, что я ему не нравлюсь?
– с достоинством спросила Корин.
– Я очень ему нравлюсь.
– Конечно, нравишься. Но он тебя не любит.
– Ты уже говорил. Прошу тебя, заткнись.
Но Уэйнер решительно приказал:
– Корин, не выходи за него замуж.
– А теперь послушай меня.
– Она ужасно разозлилась.
– Раз он меня не любит - как ты весьма любезно заметил - то мои шансы выйти за него не особенно велики, так?
Уэйнеру не хотелось казаться самоуверенным, но его уже понесло.
– Он женится на тебе, - сказал он.
– Вот как. Почему?
– Просто женится и все. Ты ему нравишься, а он холодный и не подумает, или не захочет подумать, что не должен жениться на тебе. Во всяком случае...
– Он не холодный, - зло возразила Корин.
– Нет, он холодный. И мне плевать, что тебе он кажется нежным. Или добрым. Он холодный. Холодный, как лед.
– Глупости.
– Корин. Прошу тебя. Будь осторожна. Лучше не выясняй, глупости это или нет.
Корин и Форд обвенчались 20 апреля 1937 года (месяца через четыре после того, как они встретились, будучи уже взрослыми людьми) в университетской часовне. Подругой невесты у Корин была Джинни Фаулер, а со стороны Форда присутствовал доктор Фанк с факультета английской филологии. На свадьбу собралось человек шестьдесят друзей Корин. Взглянуть, как женится Форд, кроме Фанка зашли двое: его издатель, Рэйберн Клэпп, и еще очень высокий, очень бледный мужчина, специалист по литературе елизаветинского периода из Колумбийского университета, который раза три, не меньше, заметил, что от цветов у него случается раздражение "носовых проходов".
Доктор Фанк отложил лекции Форда на десять дней и настоял, чтобы молодые устроили себе небольшое свадебное путешествие.
Корин и Форд прокатились в Канаду на машине Корин. Вернувшись в первое воскресенье мая в Нью-Йорк, они поселились в квартире Корин.
Об их медовом месяце я ничего не знаю.
Мне хотелось бы подчеркнуть, что я упоминаю об этом просто так, а не потому, что хочу оправдаться. Если бы я нуждался в свидетельствах, то, вероятно, раздобыл бы их.
На следующий день после возвращения в Нью-Йорк с утренней почтой Корин получила письмо, которое сочла весьма трогательным. Вот его содержание:
"32 Макриди-роуд,
Харкинс, Вермонт,
30 апреля 1937.
Дорогая миссис Форд,
На прошлой неделе, из воскресного выпуска "Нью-Йорк тайме", я узнала, что вы и мистер Форд поженились, и беру на себя смелость написать вам на адрес Колумбийского университета, в надежде, что вам перешлют письмо.
Прочитав новую книгу мистера Форда "Человек на карусели", я поняла, что должна найти возможность попросить у него совета. Однако, не рискуя отрывать его от работы, я обращаюсь к вам. Мне двадцать лет, я учусь в Кридмор-колледже, который находится здесь, в Харкинсе. Мои родители умерли, и с раннего детства я живу с тетей, как мне кажется, в самом старом, огромном и безобразном доме во всей Америке.