Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

Монах Лазарь

Потом они учились в городской школе. Учился там, классом или двумя старше, их двоюродный брат Ермоген, с которым они скоро сблизились, так как он по своему характеру и любви к тишине и молитве оказался им родствен. Отроки учились прилежно и без особенного труда переходили из класса в класс. Павел же, как вспоминали знавшие его люди, был так удивительно тих и кроток, что постоянством в этих своих качествах благотворно действовал на учеников, склонных к лени и шалостям: они исправлялись. Вот ведь как бывало в старину! Выучив уроки, Павел читал усердно духовные книги. Очень любил он тогда сочинения святителя Тихона, чудотворца Задонского.

Когда приблизилось время окончания учения в школе, то Феодот Саввич, отец Павла, начал думать о дальнейшей его жизни. Сначала думал направить его в военную службу, но потом, не желая

такой резкой перемены и в своей жизни, и в жизни сына (не хотелось отпускать далеко от себя), поместил его на должность протоколиста в Щигровский уездный суд. Туда же помещен был и Симеон. А там уже более года как находился на должности такого же протоколиста двоюродный их брат Ермоген.

Это были дивные юноши. Девственники, не имевшие никаких нечистых помыслов. Все непотребное, по Промыслу Божьему, их миновало. Ни одной развращающей ум и сердце книги не попало им в руки. Никакой порочный человек не увлек их воображения… Не чудо ли это? Они жили в Боге. Видя некоторые несообразные поступки молодых сослуживцев, Павел молился о них со слезами пред образом Богоматери.

Но начальник его радовал его сердце своим непоказным благочестием, а позднее стал монахом (он-то и рассказывал потом о своем боголюбивом подчиненном).

– Бывало, – говорил он, – в летнее время в субботу в 12 часов, по выходе из суда, я с Павлом и братом его пешком идем ко всенощной в Коренную Знаменскую пустынь, а туда идти – сорок верст. А на другой день, отслушав раннюю и позднюю обедни, спешили мы назад, в Щигры, чтобы успеть несколько отдохнуть перед понедельником, когда надо было начинать в суде новую седмицу нашей судейской службы. О походах наших никто, кроме нас троих, не знал.

Там, в благодатной древней обители, братья Павел и Ермоген, горячо помолившись, дали обет, невзирая ни на никакие препятствия посвятить свою жизнь Богу и поступить в монастырь. Выйдя из храма, они со слезами обнялись… Ермоген исполнил свое намерение первым – его как старшего по возрасту Господь привел в монашескую обитель раньше Павла и Симеона. Весной 1831 года, под видом того, что собирается вступать в военную службу, он взял свой паспорт и – исчез неизвестно куда. Искали, искали его родные, да не скоро нашли. А Павла и его родного брата Симеона родители направили в Курск на службу, в Губернскую Казенную палату. Спустя восемь месяцев Павел получил письмо от Ермогена. Писал он из Введенской Оптиной Пустыни, что в Калужской губернии близ Козельска. Он туда и вступил сразу после побега.

Читая письмо брата, в котором он с восторгом описывал монашеское молитвенное житие, «обещающее столько утех за дверью гроба» (как он писал), Павел недоумевал: что делать?.. Проситься у родителей в монастырь – не отпустят. Придется уходить так же тайно, как Ермоген. Беды в этом нет: немало святых людей начинали свою подвижническую жизнь с такого же поступка, бегства из родного дома.

Но без паспорта в монастырь не примут. Значит, надо просить отставки от службы в палате. Павел подал прошение. Спустя месяц получил отказ. Пришлось ждать целый год, чтобы написать второе прошение. Подал. И снова не отпустили! Павел едва не пришел в отчаяние… И стал он молить Господа послать ему какой-нибудь недуг, чтоб не позволял ему писать бумаги… Вскоре у него сильно воспалился левый глаз. Как ни хлопотал местный доктор – воспаление не проходило. Оно не причиняло Павлу боли, но писать бумаги он в самом деле потерял возможность. Тут он подал прошение о увольнении его со службы по крайнему нездоровью. На этот раз просьба была удовлетворена, и Павел, получив свои документы, взяв с собой и младшего брата Симеона, который оставлен был в Казенной палате родителями с условием быть только вместе с братом, отправился в Знаменский собор, где бросился на колени перед чудотворной Курской иконой Знамения Богоматери и благодарил Господа и Матерь Его за великую милость. Это было в начале лета 1833 года.

Домой, в Щигры, ехать было нельзя. И вот Павел и Симеон, не сообщив ничего родным, поехали к тому родственнику, который помогал Ермогену при его побеге, – к помещику Тимофею Онисимовичу Иванникову. О нем писал Павлу Ермоген, что он весьма благочестив и часто посещает монастыри, из которых любил более всего Оптину Пустынь. Жил он в своем небольшом поместье верст двадцать не доезжая Щигров. Приехав к нему, братья во всем ему открылись, и он обещал

им помочь. Давши им отдохнуть дня три, он снабдил их всем необходимым в дорогу и некоторой суммой денег, а затем велел своему кучеру запрячь одноконную тележку и сам поехал в ней вместе с юношами по направлению к Орлу. Путь предлежал неблизкий. Надо было добраться до Орловской губернии и потом всю ее пересечь, затем половину Калужской до Козельска, где, на реке Жиздре, и находилась Оптина Пустынь, вожделенная для Павла духовная пристань… Но на этом пути ожидало его вместе с братом большое искушение.

Около города Малоархангельска лошадь попала ногой в мышиную нору, хрустнула кость… Кучер отпряг лошадь и повел ее в ближайшую деревню – она еле двигалась, прыгая на трех ногах. Оттуда он привел взятую на время лошадь и отогнал тележку в деревню. Барин не мог купить новой лошади, а нанял крестьянина, чтобы хотя бы возвратиться домой. Он очень сокрушался, но что было делать… Отдохнув немного в крестьянской избе, помолившись перед иконами, они расстались. Барин с кучером сели в тележку, а мужик, впрягший в нее свою лошадку, – на облучок. И вот они уехали, а братья пошли дальше пешком. У Павла был еще завязан больной глаз, но он крепился и бодро шагал по пыльной дороге.

Был самый конец июня. Благодаря хорошему лету с дождями и солнцем трава в лугах уже была высокая и сочная, пестреющая яркими цветами. Начинался сенокос. То там, то здесь путники видели косарей, одетых в белые рубахи, женщин, ворошащих валки сена граблями, благоуханные копны свежего подсыхающего сена… Возле шалашей на костерках варилась пища… А то дорога шла между высоких колышущихся стен ржи или пшеницы – хлеб начинал вызревать… Хорошо было идти и лесом, особенно небольшими светлыми рощами, там – чуть отойдешь в сторону – ягод под ногами видимо-невидимо… Проходили братья через деревни, через маленькие, подобные Щиграм, города, где и останавливались ночевать в гостиницах. Их обоих начала одолевать усталость. У Павла от жара и пота разболелся глаз. Но они шли, а помощью им в пути была неустанная молитва: Господь с ними был. В первый раз пришлось им проходить такое дальнее расстояние. Рубахи увлажнялись от пота, а тут глядишь – то почтовая тройка напылит, то целый обоз проедет, обдавая братьев пылью, запахом дегтя и рогож…

Отрадно было зайти в храм – в благодатную молитвенную прохладу… Часто братья заходили в церкви: то простоят всенощную или обедню, то молебен или панихидку послушают… Возьмут просфор, святой водицы… В Орле намеревались и поговеть. Загорели они, появились и палки у них в руках, – прямо заправские странники… Вид их был так прост, что никто и не думал, что они дворянского рода. А им и хорошо, что так.

При одной мысли об Оптиной прибывало у них сил.

2

Близ Оптиной в лесу юноши сбились с дороги и не знали, куда идти, а спросить было не у кого. Солнце склонялось к западу, начало повевать прохладой. Лес был на диво могуч – высокие сосны, а местами орешники и дубы. На полянах ромашки и лесные колокольчики. Тишина… Птиц почти не слышно. Братья помолились. И тут, как будто совсем недалеко, раздался гулкий удар колокола. Конечно – благовест ко всенощной. Был канун праздника Казанской иконы Божией Матери. Павел и Симеон пошли на звук колокола и скоро увидели стены и купола Оптиной Пустыни, колокольню и Святые ворота под ней. Усталые и запыленные, с котомками за плечами, вошли они в храм Казанской иконы Божией Матери и тут, едва войдя, увидели двоюродного брата своего Ермогена, который шел в стихаре и с книгою в руках к середине храма, а за ним тянулись с правого и левого клиросов певчие. Началась лития, Ермоген возгласил:

– Яко воистину древняго кивота пречестнее…

Певчие повторили это стройным напевом.

«Я думал, – говорил впоследствии об этом моменте Павел, – что нахожусь на небе и в лике Ангелов слушаю похвальную песнь Преблагословенной Богородице».

Ермоген не узнал в храме брата – у того был завязан глаз. Когда по окончании службы Павел и Симеон поместились в гостинице, Павел умыл лицо и почувствовал, что глаз его так здоров, как будто и не болел. Это было явное чудо Божией Матери…

По совету Ермогена братья около двух недель прожили в гостинице, посещая богослужения, присматриваясь к жизни монастырской братии в обители и в Скиту. Оптина Пустынь показалась им еще более благодатной и желанной, чем казалась раньше в мечтах о ней.