Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

Монах Лазарь

К Тебе иду, Господи, и утаити замышляю часть души своей на дела постыдные, яко Анания и Сапфира, призри на немощь мою и опали (испепели) тайное мое, и Сам яви мя неосужденна пред Тобою.

Отче, восстави мя – аз пред грехом коленопреклонен предстою; Сыне, изведи мя из места студного моего жития; Святый, освяти ночь странствия моего; Троице непостижимая, да достигну Тебя безудержным покаянием.

К Тебе гряду, Отче, и утаити замышляю, яко Анания и Сапфира, часть души своей на дела постыдные; Тебе, Владыко, вручаю (приношу) житие мое, обаче тайную надежду полагаю в крепости моей (но тайно надеюсь на свою крепость); восстаю утренею Тебе славить, Святый, и сокрываюсь лукаво словес Твоих (и уготовляю часть некую лукавых словес); призри на немощь мою, Господи, и испепели тайное мое и Сам яви мя неосужденна пред Собою.

Ничесоже приемлет душа моя в утешение:

аще окрест воззрю, лицемерный и лукавый приближается ко мне, аще ночь покрыет мя (сокроюсь ли в ночи), нечестие сердца моего поражает мя, несть мне прибежища; один токмо плач утверждение и упокоение мое.

Обличил мя, Господи, и преклонен есмь (приклонихся) пред Тобою; покрышася очи мои власами главы моея, да не узрит и ночь слез моих; токмо Тебе, Боже, – печаль моя; не оставь меня, смятенного, посети и спаси мя».

Это голос души глубоко христолюбивой.

Появляются в дневнике и оптинские моменты. Из «Исторического описания Оптиной Пустыни» Игорь выписал надпись на памятнике И. В. Киреевскому, который похоронен был в Оптиной Пустыни как трудившийся на ее благо: «Премудрость возлюбих и поисках от юности моея. Познав же яко не инако дерзну (точнее: «одержу»), аще не Господь даст, приидох ко Господу» (Прем. 8, 2, 21). Это только одна из надписей. Игорь, очевидно, увидел в ней близость к своей жизни. Из той же книги архимандрита Леонида в дневнике Игоря – отрывок из «Духовной грамоты» оптинского игумена Авраамия (у о. Василия в дневнике: «Духовное завещание»), скончавшегося в 1817 году: «Отнележе бо приях святый иноческий образ и постригохся в Московской епархии, в Николаевском Пешношском монастыре в тридесять третие лето возраста моего и обещах Богови нищету изволенную имети; от того времени даже до приближения моего ко гробу не стяжах имения».

Вообще во всем дневнике о. Василия почти нигде не выражается «чувство немолитвенно». Но, конечно, выписал он часть грамоты игумена Авраамия как свое, близкое, чего бы и он хотел достичь. А еще дороже оно ему оттого, что оно оптинское.

17 апреля по распоряжению отца наместника Игорь Росляков был в числе десяти рабочих принят в послушники и на следующий день переселен из Скита в один из братских корпусов монастыря. Запись о переезде Игорь заключил молитвенным прошением: «Батюшка Амвросий, не остави нас!» 29 апреля, в Страстную Субботу, восемь послушников, и среди них Игорь, были одеты в подрясники. 30 апреля, на Пасху, он пишет: «Милость Божия дается даром, но мы должны принести Господу все, что имеем».

Как бы предугадывая, что получит послушание летописца (он был им назначен осенью того же года, 22 сентября), Игорь пишет духовный очерк о праздновании Пасхи в Оптиной в 1989 году Сохранился черновик, на самом деле – уже почти беловой текст. Это действительно историческая запись – и по описываемому событию, и в отношении самого автора, будущего мученика, который встретит еще лишь четыре Пасхи. Четвертая в его жизни будет последней.

«Говоря сегодня об Оптиной Пустыни, – писал Игорь Росляков, – невозможно обойтись без слова «возрождение». Рассказывают ли о славном прошлом монастыря, судят ли о нынешних его делах, пророчествуют ли о его будущем, – во всем и всюду тайно или явно, присутствует это слово. Оно – символ, знак, указывающий направление текущего времени; оно как нельзя точнее определяет суть сегодняшних устремлений, в которых сливается временное и вечное, соприкасаются планы человеческие и судьбы Божий.

Воистину Оптина Пустынь "рождается свыше", рождается милостью Божией и дерзновенными молитвами преподобных отцов Оптинских. Но жизнь она обретает не бессловесным младенцем, а четверодневным Лазарем, воплощая собой тот единый смысл, который ставит рядом возрождение и воскресение.

Воскресение Христово свершилось, и потому вера наша истинна (см.: 1 Кор., гл. 15. – Сост.), – говорит апостол Павел. Соотнося его слова с судьбой Оптиной Пустыни, можно сказать, что величие и слава Оптиной истинны, поскольку положено начало ее возрождению. Вновь обретающие жизнь по-новому ощущают ее полноту.

Наверное, поэтому Оптиной Пустынью по-особому осознавались события Святой Четыредесятницы и Страстной седмицы; наверное, поэтому для нее стала необыкновенной радость встречи Христова Воскресения.

С ношей строительства шел монастырь по пути, отмеченному церковным календарем, и постигал его духовные тайны, и как бы в благодарность воспоминаемые даты оживотворяли монастырские будни, уничижая временные скорби и утверждая непреходящую надежду.

Незаметно

истощилась Постная Триодь, весна вступила в свои права, и через распахнувшиеся врата Вербного воскресенья вошла в жизнь монастыря Страстная седмица. Каждый шаг навстречу Пасхе стал осязаем. Четко размерен и ярко освещен церковными песнопениями путь, приближающий нас к святому празднику. "Чертог Твой вижду Спасе мой, украшенный…"; чуть вперед и – "Тайной трапезе в страсе приближившеся вси…"; ещё вперед и – "Вечери Твоея тайныя днесь…"

Вот уже храм полон участников Святой Трапезы, вот растекается по земле четверговый огонь, вот гробовая тишина сковывает землю, все замирает, и только голос Спасителя разрывает безмолвие Великой Пятницы: "Не рыдай Мене, Мати… востану бо и прославлюся…"

Введенский собор приготовился встречать Спасителя новым иконостасом Никольского придела. Еще вчера храм сотрясался от громких разговоров и стука молотков, как бы всем своим существом вспоминая часы распятия Христа, а ныне сияющий крест иконостаса торжественно возвещает победу жизни над смертью.

Последние приготовления, последние предосторожности. Не торопясь, заблаговременно стекается народ к храму к вечеру. Пестрая толпа наполняет монастырь. Здесь и козельчане, и москвичи, постоянные прихожане и незнакомые люди, дети, старики, шумная молодежь.

За час до полуночи колокол зовет всех на службу. В храме шумно и тесновато: толпа у свечного ящика, очереди к исповедующим иеромонахам, группы новичков, любопытно рассматривающих иконы. Всюду нетерпение и ожидание. Наконец возглас священника возвещает о начале полунощницы. Еще тонет в громких разговорах волнующаяся речь чтеца, ненавязчиво призывая всех к тишине, но вот хор начинает канон Великой Субботы и первым же ирмосом, словно морскою волною, захлестывает празднословящих и накрывает их своим напевом, лишает их последней дерзости и силы. Всё в едином порыве устремляется навстречу пасхальной утрени. Небольшая суета возникает, когда из алтаря заблаговременно выносят запрестольную икону и крест для крестного хода, но и эта суета быстро сменяется молчаливым и сосредоточенным возжиганием свечей. Ожидание и предощущение радости сковывает все члены людей, и только глаза, оставшись подвижными, устремляются к Царским вратам. И вот тихое алтарное пение как бы неимоверным усилием отодвигает завесу, Царские врата распахиваются, и поток света и звука устремляется из алтаря в храм, из храма в ночную тьму и властно растекается по всей земле. О. наместник с клиром, блистанием праздничных одежд умножая пасхальное сияние, следуя по проложенному пути, выходит из церкви. И кажется, что за этим шествием, как за кометой, тянется сверкающий шлейф. Крестный ход огненным кольцом опоясывает храм и замирает только пред его затворенными дверями. И словно срывается с уст возглас: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его". Что за великие и таинственные слова! Как трепещет и ликует душа, слыша их! Какой огненной благодати они преисполнены в пасхальную ночь! Они необъятны как небо и близки как дыхание. В них долгое ожидание, преображенное в мгновение встречи, житейские невзгоды, поглощенные вечностью жизни, вековые томления немощной человеческой души, исчезнувшие в радости обладания истиной. Ночь расступается пред светом этих слов, время бежит от лица их. Кажется, что храм сотрясается, его двери растворяются сами, не сдержав могучего потока людского ликования, нахлынувшего на них. Эхо пустого храма подхватывает пасхальный тропарь, но вскоре, сторонясь многолюдства, прячется в куполе храма и исчезает в его белых сводах. Храм становится подобен переполненной заздравной чаше. "Приидите, пиво пием новое". Брачный пир уготован Самим Христом, приглашение звучит из уст Самого Бога. Уже не пасхальная служба идет в церкви, а пасхальный пир. "Христос воскресе – воистину воскресе", – звенят возгласы, и вино радости и веселья брызжет через край, обновляя души для вечной жизни.

Сердце как никогда понимает, что все, получаемое нами от Бога, получено даром. Наши несовершенные приношения затмеваются щедростью Божьей и становятся невидны, как невиден огонь при ослепительном сияньи солнца.

Как описать пасхальную ночь? Как выразить словами ее величие, славу и красоту? Только переписав от начала до конца чин пасхальной службы, возможно сделать это. Никакие другие слова для этого не годны. Как передать на бумаге пасхальное мгновение? Что сказать, чтобы оно стало понятным и ощутимым? Можно только в недоумении развести руками и указать на празднично украшенную церковь: "Приидите и насладитеся…"