Опустошённые души
Шрифт:
Это открытие сильно поколебало настроение Травина. Одно время он перестал любоваться собою и считал себя таким же как и все.
Но его поджидало новое счастье, и он снова приободрился и впал в прежнее самолюбование.
Как-то утром, проснувшись раньше обыкновенного, он почувствовал тупую боль в груди, в горле першило. Закашлявшись, он сплюнул слюну и увидел кровь.
Кровь из горла! Этого он ждал давно! Этого он хотел!
— Ну, теперь баста! Конец! — прошептал он, лёжа в постели.
И
После обеда кровь шла горлом уже по-настоящему. Когда пришла Соня, он торжественно заявил:
— Соня, у меня пошла кровь горлом…
Соня побледнела, а он спокойно смотрел ей в глаза и негромко говорил:
— Теперь finita la commedia! Всё кончено! Я рад, всё это определилось… В прошлый раз Загада поймал меня на слове. Пусть-ка теперь попробует смутить меня… Смерти я не боюсь! Вот её символ… Вот, смотри!..
Он развернул перед кузиной скомканный платок с пятнами тёмно-алой крови и показывал этот платок как знамя готовности умереть.
— В сущности, я не боялся смерти и тогда, когда готов был покончить самоубийством… Давно обесценили мою жизнь, а такою её любить нельзя, да едва ли и можно её бояться…
— Коля, ужели же ты думал о самоубийстве? — спросила Соня.
Вместо ответа Травин показал девушке тот же клочок бумаги, который видел и Загада.
Соня прочла записку Травина и ничего не сказала. И только после какой-то тревожной думы, тихим и робким голосом добавила:
— Я никак не могу понять тебя!..
— Моя психология сложна и непонятна, — с важностью заявлял он. — Да это и хорошо, что ты меня не понимаешь… Меня поймут люди с опустошённой душою…
И, помолчав, добавил:
— А мог бы и я заполнять эту опустошённую душу. Ведь у меня есть деньги и большие деньги! Страх перед жизнью я мог бы развеять, как делают другие… Я мот бы и позолотить жизнь, если другие её обесценили… Я мог бы забыться в кутежах! Я мог бы на быстром огне удовольствий опалить остатки жизни… А я не хочу этого делать, потому что пошло это!.. Пошло!.. Это — самообман!..
Соня думала о деньгах кузена, и её смущало то обстоятельство, что он перевёл их на её имя. Ведь и у неё теперь в руках то же средство, которое так же может сделать её жизнь ложью. Она долго думала о том, как распорядиться деньгами. И решила оставить себе немного, чтобы иметь возможность окончить курсы и не бегать по урокам, а остальные деньги решила отдать партии… Она не сказала об этом Травину, потому что не знала, как он отнесётся к её решению. Она боялась, что он будет осуждать её планы и пожалуй ещё посмеётся над нею.
За последнее время он так часто и так несправедливо нападает на партию, бранит «дни свобод» и с цинизмом отзывается о некоторых общественных деятелях и видных
VIII
Вечером того же дня к Травину зашёл Загада, всегда задумчивый, всегда тихий и точно скучающий.
Поздоровались холодно и молча. Загада сел на своё обычное место у печки и принялся щипать бородку.
— Посмотри, Загада, показалась кровь! — выкрикнул Травин, размахивая перед товарищем окровавленным платком.
Смущённый Загада молчал.
— Ты в прошлый раз ушёл торжествующим!.. Загнал меня в тупик… А вот посмотри теперь, как я отношусь к смерти… Я очень рад, что эта кровь показалась… Теперь, брат, шабаш, всё кончено!..
Сидевшая у тёмного окна задумчивая и молчаливая Соня сказала:
— Будет, Коля, об этом… Ведь это же невыносимо!..
Брови у неё сдвинулись, и, как это часто бывает с нею в минуты неудовольствия, — на лбу легла вертикальная складка как у Николая Николаевича.
— Что невыносимо?
Она подошла к постели и взяла со стула жакет. Умышленно не отвечая на его вопрос, добавила:
— Я пойду…
— Подожди, куда же ты?..
— Голубчик, но ведь скоро экзамены, — отвечала она и старалась придать тону своего голоса нежность.
Травин с усмешкой посмотрел ей в глаза, перевёл взгляд на Загаду и сказал:
— Каждый год люди держат экзамен, отдают отчёт перед наукой… Рабы науки!.. А вот перед жизнью приходится только раз держать экзамен и большой, трудный экзамен!.. Если бы жизнь требовала ежегодных экзаменов по расписанию, право, жизнь была бы лучше…
Он говорил и сжимал в пальцах руку Сони, которую та протянула ему на прощание.
— Не сердись, Соня, на меня! Я знаю — своими рассуждениями нагоняю на тебя тоску и досаду… Но ведь, ей-Богу… если бы ты знала… впрочем, не то… Ведь каждый из людей невольно сводит свой разговор на то, что является его больным местом… Вопросы жизни отодвинулись от меня, вот почему я и говорю о смерти… Ну, не сердись! Не будешь?
— Этими разговорами ты прежде всего отравляешь жизнь себе…
Она пошла к двери и приостановилась, потому что услышала его восклицание:
— Ого, отравляешь!.. Мне давно её отравили!..
Она ушла, подавленная и грустная…
Уходя от Травина, она всякий раз чувствовала, что вырывается из душного склепа на свежий воздух. А в душе ныло что-то тягостное, невыразимо могучее и постоянное…
Как родного брата любила она Травина, привыкла к нему и всегда так тепло и нежно к нему относилась. И вместе с тем, она чувствовала, что он для неё — большая тягость!.. Каким-то тяжёлым комом упал он в её душу и томит, томит…
После ухода Сони, Травин и Загада закурили по папиросе.